С той стороны послышались шаги, потом клацанье челюстей задвижек, щеколд, замков, звон цепочек, грохот перекладины и пропитая красноносая рожа доктора, встречающая меня своим скептическим, недовольным выражением.
Каспер, что ли? прохрипел он и впустил меня. А потом, присмотревшись, остановился за моей спиной. Ты кого припер, Олень?
Не знаю, честно признался я, шагая к металлическому столу, возвышающемуся в по-медицински залитой светом комнате. Поехал снимать Калек, а тут он. Бежал со стороны двадцатого района, с запада, размахивал волыной и доразмахивался. Его тут покусали немного.
Богомол надел поверх шерстяного коричневого свитера уделанный пятнами нашей крови халат, разорвал свеженькую упаковку резиновых перчаток и ловко нацепил на распухший нос очки. Я не успел толком сбросить с себя мокрые шмотки, а он уже раскладывал у себя стерильные инструменты, бинты, вату, иглы и еще кучу всякой гадости, от которой у меня, если честно, мурашки по телу бежали.
Нихрена себе немного, покачал головой Джонни Вуд. Да ему целый шницель с ноги выдрали. Жить-то он, конечно, будет, но вот хромота ему обеспечена. Чего замер? Снимай свои мокрые портки и залезай в халат. Там где-то висел. Отец залупился дать мне ассистента, так что за папины просчеты отвечаешь ты.
Я послушно влез в один из его халатов, нацепил на ноги резиновые тапочки и прошел в якобы стерильную комнату. Почему якобы? Да потому что на столе валялся кусок грязи, а на полу сверкали лужи, оставленные после моего визита сюда. Но спорить с Богомолом дело страшное. Поэтому я все-таки встал у стола и, выполняя его поручения, раскроил на мальчишке шмотки, а потом очень даже неплохо его вымыл. Док в это время уже возился с его растерзанной голенью, много ругаясь нехорошими словами.
Потом он меня выгнал и молча показал пальцем в окровавленной резине на шкаф, где я откопал облезшие джинсы и майку-алкоголичку. Без рекомендаций местного божка соорудил себе чашку кофе и пару бутербродов с колбасой и острыми перцами, банку которых ханыга Богомол всегда держал в холодильнике специально для меня.
Что и говорить, Джонни Вуд действительно слыл неплохим парнем, латавшим Ловцов Семнадцатого уже много лет. Я валялся на его столе всего один раз, когда пуля срикошетила мне в плечо и глубоко застряла
в уютном домике из теплых мышц, а вот со всевозможными гриппами и неосторожными порезами (взять хотя бы тот день, когда мне пришлось выпрыгивать из окна, пробивая собой стекло) являлся неоднократно. Богомол потому им и звался, что был тощим, высоким и носил огромные очки, когда приходилось шить или выковыривать пинцетом шальные пули. Ему было около пятидесяти, он пил, как черт, и врачевал словно Бог. Док действительно знал свое дело.
Расправившись с бутербродами и кофе, я хотел посмотреть на работу Богомола, но тот рявкнул на меня и всем видом дал понять, что мое присутствие его бесит. Тогда я отыскал пульт, включил телевизор и под мужской голос, рассказывающий о жизни диких гиен, уселся на диване с сумкой того мальчишки. У нас, Ловцов, никогда не водилось принципов, и проверить содержимое этого мешка скорее меры предосторожности, нежели желание насолить. И, конечно, интерес.
Фонарик, упаковка батареек, пустая бутылка из-под воды. Пара чистых трусов, россыпь патронов, старая красная зажигалка с голозадой бабой и полпачки каких-то богомерзких дешевых сигарет. На дне, в потайном кармашке, две сотни долларов смятые грязные бумажки. И паспорт. Тут уже интереснее. Я развернул маленькую книжечку в синей обложке. Судя по тому, что было в ней написано, на богомоловом столе лежал восемнадцатилетний Билл Вайнберг, причем восемнадцать ему стукнуло всего месяц назад. Этот щегол, как я и предполагал, родом из западного городка, окрещенного Районом 20. Даже если он ошивался где-то за его пределами, ближе к нашему Семнадцатому, мальчишка протопал не меньше трехсот миль. Удивительно, как он вообще добрался до калечного гетто живым. Две сотни долларов наталкивали меня на мысль о том, что он преследовал цель добраться до настоящего, жилого района. Если бы не я, его бы уже сожрали.
Когда Богомол закончил с Биллом, на часах светилось красным «00:14». Я уже часа два пялился в телевизор, клевал носом, часто засыпал, но послушно ждал дальнейших указаний дока. Тот, выбросив окровавленные перчатки, закинув халаты в стиральную машину и глотнув виски из открытой бутылки прямо с горла, упал на диван рядом измученный нашими болячками человек.
Забирай его к чертовой матери, устало проворчал Богомол. Там на столе пакетик со шприцами и таблетками, будешь колоть и поить по расписанию. Бумажка прилагается. Через три дня привезешь сюда, посмотрю его ногу. Вообще-то рана хреновая. Заживать будет долго и нудно. Но парень он молодой, восстановится как-нибудь. Вопросы?
Да какие вопросы, отмахнулся я. Только спасибо.
Вали отсюда, Олень. Избавь меня от своей напускной вежливости.
И я, повинуясь, свалил с мальчишкой на руках, замотанным в плед подобно Тутанхамончику. Ливень стих, небо, беззвездное и черное, мелко моросило холодными каплями, прилипающими к стеклам моих очков. Я понятия не имел, что делать с Биллом и как поступать дальше. Надо будет переговорить с Отцом и решить этот вопрос. Может быть, поваляется у меня пару недель, полечится и отправится в жилые районы, Апостол не сильно будет возникать по поводу переправки пассажира на вертолете. Ему что мертвецы, что люди. Может быть, сбежит сам, едва встанет на ноги. Я никого не держу.