Я тщательно скрывал побои и унижения, для папы я был тихоней и добрым сынком. Но однажды он вернулся из лаборатории раньше и зашел в ванну, где я, забыв закрыться, в одних трусах стоял перед зеркалом и ковырял на сальной морде очередной дивизион угрей. Тут-то он и увидел синяки и шишки на моем теле. Он не поверил в то, что я неудачно упал на баскетболе и, к чему я не был готов, тут же забрал меня из школы. Сказал, так необходимо. Меня и вовсе не спрашивал.
В двадцать два года мой рост составлял 186 сантиметров, я сбросил тридцать килограмм, возненавидел сладкое, переключившись на горький кофе и острый перец, избавился от прыщей, хотя зрение не восстановил. В двадцать два года Рудольф Альтман прошел курсы Отца и с отличием окончил их, научившись с закрытыми глазами разбирать и собирать практически любой вид оружия, сносно стрелять, лихачить на авто, бороться в рукопашную и биться на ножах. Я стал бегать и с легкостью карабкаться по высоткам, хотя страдал отдышкой, потому что курил, как паровоз. Я мог не задумываясь рассказать о каждом виде мертвецов, да столько, сколько знал не каждый работник лаборатории папы. За несколько месяцев до дислокации в Районе 17 я встретился с бывшими одноклассниками и уже смотрел на них, как на паршивый сброд. Если раньше Рудик не мог дать сдачи и ревел в туалете, захлебываясь кровавыми соплями, то теперь Олень мог всадить кому угодно пулю с шестисот метров прямо между глаз, не поколебавшись. К тому же, некогда жирный девственник, которого травили за сей дефект, отныне трахался с кем хотел, сколько хотел и когда хотел, имея деньги на длинноногих размалеванных шлюх и мальчишек-потаскунов, с радостью подставляющих шикарные белые задницы.
В общем, судьба оказалась ко мне благосклонна. С тех пор я если и рыдал, то лишь от собственной придурковатости и неумения пить.
На меня часто накатывали эти воспоминания, и сейчас я со смешанными чувствами плавал в них, гоняя во рту горчащий ментоловый леденец, слушая приглушенные рыдания мальчишки наверху и ковыряясь с разобранным пистолетом, давно уже валявшимся на моем столе. Таким образом мне в какой-то степени удавалось избежать ощущения неловкости. По правде, получалось
это хреново. Наверное, стоило все-таки хоть как-то поддержать Билла, а не съебывать подальше, едва завидев чужие слезы.
Я вздохнул и откинулся на спинку кресла, закинув ноги на стол и прикрыв глаза. В душной, пасмурной тишине звучали только всхлипывания Билла и успокаивающий шум ноутбука. Все эти мысли и воспоминания как-то странно подействовали, накрыли легкой мигренью, гулом в ушах. Вскоре и боль в висках, и гул, и шумы исчезли. Даже голос юного Вайнберга стих.
А когда я очухался, время приближалось к восьми вечера. В доме стояла кромешная тьма и мертвая тишина. Пришлось нашарить рукой клавиатуру и постучать по ней, чтобы загорелся экран, и мне не довелось разбиваться через собственные баррикады из всевозможного бесценного хлама. Стоило мне встать, как с колен с грохотом упал на пол почти собранный пистолет. Я выругался и пнул его под стол, решив, что имеющихся рабочих стволов мне все-таки достаточно.
Билли, наверное, все же окончательно выбился из сил и теперь дремал, укрывшись почти с головой. Я щелкнул выключатель, и комната озарилась приглушенным золотистым светом, достаточным для того, чтобы нашарить иглой вену и, надавив на поршень, вкачать в биллову кровь миллиграммы лекарства. Он тут же проснулся, едва я сел рядом, и послушно протянул мне руку, позволив протереть кожу спиртом и вколоть очередную порцию богомоловой химии.
Как ты? спросил я, угощая его сигаретой и закуривая сам. Нет, однажды курево меня погубит, клянусь яйцами.
Как лишившийся всего человек, выдохнул парень, охуеть как паршиво, если честно.
Я не спорил. Только сбегал вниз за ноутбуком, новой пачкой сигарет, чайником, парой кружек и скромными угощениями. Перцами чили для себя и нарытыми в морозилке сандвичами с ветчиной и сыром для мальчишки. Мы так и сидели с ним на огромной, заваленной подушками кровати, выкуривая сигареты, прихлебывая кофе и вместе просматривая свидетельства о смерти его близких.
Билл шмыгнул носом, но на этот раз выдержал и не позволил себе лить слезы. Он только нащупал зажигалку возле моей руки и, случайно задев пальцы, одернул руку. Струя дыма вышла из его рта.
Вот уж не думал, что старуха лишит меня наследства, горько усмехнулся парень, скривив губы. Могла бы в завещании пожелать мне шикарной жизни в квартале бездомных!
Что греха таить, все мы знали, что это за кварталы, занимающие добрую часть любого жилого района. В них жили, точнее, пытались жить, все те, кто не имел собственного дома или средств на него, а заработок в нынешнее время очень и очень роскошная штука. Эти места жутко воняли мочой и разлагающимися отходами, в одной комнатенке «семь на семь» каким-то образом умещалось под два десятка немытых голодных людей, которых, ко всему прочему, районное правительство использовало так, как желало. Щелк пальцами отброс общества чистит канализацию. Щелк пальцами он собирает по подворотням дохлых собак и кошек, якобы борясь с антисанитарией. Работа бездомных самая страшная и черная работа, какую себе можно только представить. И теперь Билл думал, что его ждет та же участь.