Я пролистал присланные Каспером свидетельства о смерти и хлебнул холодный кофе. Об этом надо сказать Билли, и все бы прекрасно, но он восемнадцатилетний сопляк, которого едва не стошнило при виде собственной раскуроченной, но добротно залатанной впоследствии ноги. Парень пришел в Семнадцатый из Двадцатого, преодолел кучу миль, чуть не лишился возможности ходить, вообще едва не подох, а теперь вынужден услышать, что возвращаться ему некуда. К свидетельствам о смерти Каспер приложил еще пару бумажек. Оказывается, бабка Билла завещала все имущество какому-то там благотворительному фонду, и недвижимость старухи безвозвратно ушла. Родительский дом в кишащем мертвецами (или как их там называть?) Двадцатом Районе мало мог помочь парню. Спасибо, есть у него щедрый спаситель. Руди жаба не душит отвалить за счастье мальчишки круглую сумму, потому что Руди очень богат, несмотря на весьма бомжовский вид.
Дерьмо, заключил я и, закинув в нагрудный карман пачку сигарет и зажигалку, поднялся в свою спальню, где уже бодрствовал мой временный житель.
Последний из Вайнбергов сидел в постели, напихав под спину подушек, и смотрел на серую, тускнеющую к вечеру хмарь за окном и железными решетками. В этом свете его лицо казалось мертвым. У меня щека дернулась при мысли о том, как он побелеет, узнав о смерти всех, кто его мог ждать в мире живых.
Он заметил меня не сразу. Вернувшись в реальность, повернулся ко мне и кисло, натянуто улыбнулся.
Не против? спросил я, выбивая из пачки сигарету и закуривая. Он отрицательно качнул головой. Я уселся на другую половину кровати и нервно затянулся. Ох, не любил я говорить херовые вести, но молчать о них приближать еще более лютую дичь. Чего не спишь?
Ты говорил внизу с кем-то, вот я и проснулся, признался он. Извини, но ты вчера говорил, что твой друг поищет моих родных
Он и поискал, выпустил я дым.
Билл сжал рукой край постели и перестал шевелиться. Он всем телом замер и, клянусь, у него сердце стучало так, что даже мне слышно.
И что он нашел? прошептал парень.
Я затушил окурок о прикроватную тумбочку и опустил руку на костлявое плечо Билла.
Прости, брат. Тебе больше не к кому идти.
========== Глава 5 ==========
Правило 113: Человек, оставшийся без родственников и тех, к кому можно вернуться, получает койку в бараках и билет на тот свет. Как правило, в кварталах отребья без собственного дома и прописки кишат клопы, вши и крысы. Районное правительство в праве эксплуатировать полуграждан на свое усмотрение.
Правило140: Бери то, что предлагают, и не выебывайся.
ЗР (Заметки Рудольфа): Билл оказался той сукой, которая пренебрежительно и без уважения отнеслась к правилу 140 и ряду других.
Ошарашенный новостью, Билл не мог сказать ни слова. По его бледным, расцелованным веснушками щекам поползли мокрые соленые дорожки. Глаза покраснели, он часто дышал, пытаясь не закричать, и теперь кусал собственную руку, до боли зажмуриваясь. Мне приходилось видеть такое, и не раз. Якудза точно так же тряслась в сухих рыданиях и грызла губы, когда узнала о смерти матери. Та давно жаловалась на здоровье, а когда обратилась к доктору, было поздно. Опухоль в мозге излечить не удалось, и шестидесятилетняя
японка покинула дочь-полукровку, у которой из родственников остался только брат чистых азиатских кровей. Где пропадал папаша-американец Якудзы, не знал ни я, ни она, ни ее покойная мать Рен. Почти так же переживала потерю руки и ее замену уродливым протезом знакомая девушка из отряда Ловцов в Районе 7.
Я выбил из пачки сразу две сигареты, в который раз отмечая, как много курю сам. Зажигалка чиркнула, вспыхнул рыжий веселый огонек, и я прикурил обе, протянув одну сигарету мальчишке. Тот взял ее дрожащими пальцами и выкурил в четыре затяга. После первой была еще вторая, третья, четвертая и пятая. А потом, когда он вмял последний окурок в поверхность завалявшегося SD-диска, его вдруг сотрясли рыдания. Он старался отвернуться от меня, его плечи крупно и часто дрожали, и он белугой ревел в гору подушек, совершенно наплевав на то, что одеяло почти не прикрывало его наготы. В конце концов я погладил его спину и ушел. Я знал, что сейчас являюсь здесь совершенно лишним. А еще знал, что инъекцию перенесу на час позже, пока Билл пытается вырыдать все, что в нем накопилось. Наверное, гораздо легче оплакивать смерть в безопасном месте, нежели в кишащих опасными тварями серых подворотнях. Я не понимал.
В последний раз я рыдал, когда в хламину ужрался виски. Так каждый раз случалось, когда мне доводилось перебрать с алкоголем, а пить я, к слову, не умел вообще, и меня выносило с двух-трех стопок.
А если серьезно, то, пожалуй, лил слезы я еще во времена школы, когда Рудольф, толстый, прыщавый, очкастый мальчонка, регулярно купался в унитазах, ночевал в шкафчиках и садился на кнопки. Сказать, что я был неудачником ничего не сказать, потому что меня шпыняли и дразнили по поводу и без. Учителя не хвалили за учебу, хвалить было не за что, девчонки не смотрели на уродца-коротышку и воротили нос. Еще бы! Уродец-коротышка, пухляш с нездоровой кожей, носил хвостик и в кровь грыз ногти, едва ли не обгладывая пальцы. Тринадцатилетний мальчик боялся чудовища, которое жило под ванной и хотело покусать его за лодыжки, а еще не мог дать сдачи в силу собственной неуклюжести и неповоротливости. Когда Руди исполнилось шестнадцать, он все еще носил толстые очки и дурацкий хвостик, хотя чуть-чуть похудел и заметно подрос. В его карманах и рюкзаке всегда можно найти кучу шоколадок и сладких леденцов, его щеки покрыты расцарапанными прыщами, а на подбородке торчат жесткие черные волосики. В общем, к семнадцати меня стали гнобить еще больше, называли пидором за то, что я еще не успел потрахаться с девчонкой, а потом вмешался Отец.