Георгий сжал в кармане рукоятку пистолета. Пальнуть бы по этим извергам! Нет, арестованных не спасешь, а сам попадешься в лапы мятежников
Нестор шел твердой, солдатской походкой. Скрученные за спиной руки делали его широкую грудь еще более выпуклой, придавая стройной осанке гордый и независимый вид. Разбитые и опухшие брови не могли скрыть презрительную усмешку, мелькнувшую во взгляде, брошенном на Ачкаса. Он медленно проходил в окружении конвоиров через людской коридор. Вдруг, будто споткнувшись, замер на месте. Нестор увидел Георгия. Братья смотрели друг на друга одно мгновение, но оно осталось в памяти обоих на всю жизнь.
Конвоир прикладом толкнул Нестора в спину, и арестантов повели дальше, по направлению к Казачьей станице, где спешно оборудовали под тюрьму пустующий подвал магазина.
В городе не прекращались повальные аресты.
Говорят, беда никогда не приходит одна. Вскоре после белогвардейского переворота и ареста почти всех членов Совдепа и активистов в дом Мониных заявился Ачкас в сопровождении вооруженных казаков. Они вошли в калитку, один остался на посту у входа во двор, другой прохаживался возле
окон. Мамонт Иванович, сложив на груди руки, глядел в окно.
Гости жалуют вздохнув, сказал он.
Яков успел надежно спрятать оружие, принадлежащее Нестору: сопротивляться было бессмысленно, скрыться невозможно.
Ты, Георгий, останешься в доме за хозяина, молвил отец, положив тяжелые ладони на плечи младшего сына.
Если и его не заберут, добавил Яков полушепотом, чтобы не слышали сестры, притихшие в соседней комнате.
С грохотом распахнулась дверь, и казак с порога крикнул:
Руки вверх!
Мамонт Иванович кинул презрительный взгляд на Ачкаса, потом кивнул жене, чтобы ушла к дочкам, и продолжал спокойно стоять со сложенными на груди руками.
Яков хотел подойти к плачущей матери и попрощаться, но казак, испугавшись сопротивления, прикладом ударил его по голове, Яков упал. Мамонт Иванович бросился к казаку и выхватил винтовку. Георгий до боли в пальцах сжал в кармане рукоятку пистолета, с которым он решил не расставаться несмотря ни на что. Быть бы в доме горячей схватке, и не известно, кто кого одолел бы, но вмешался казак Хорешко, с почтением относившийся к Мамонту Ивановичу, в свое время приютившему его, круглого сироту, в своей семье. Он остановил казаков, сбежавшихся на шум.
Креста на вас нет, ироды! закричал Хорешко. Зачем бить? Кто приказывал?
В этом логове все большевики, все они, Монины, такие! несколько раз упрямо проговорил Ачкас.
Взять и этого! показывая на Георгия, закричал Ачкас.
Ладно, где нужно, разберутся, примирительно сказал один из казаков.
Мал еще, снова вступился Хорешко.
Ну, если не в тюрьме, пусть дохнут от голода на улице, зловеще шипел Ачкас. Фуколов всех вышвырнет из дома!
Оглушенный ударом по голове, Яков очнулся в тюрьме. В другой камере сидел Мамонт Иванович.
Через несколько дней Фуколов с помощью казаков вышвырнул из дома жену и дочерей Монина, имущество растащили, а что не представляло особой ценности, сожгли во дворе. Расправа была беспощадной.
Мамонт Иванович мужественно переносил издевательства и оскорбления. Как ошибался он, ставя в пример сыновей Ачкаса! Теперь только корил себя за свою доверчивость.
Следственную комиссию, от которой зависела судьба Мониных, возглавлял начальник тюрьмы старший урядник Сербов. Монин-старший держался с достоинством. Внимательно вглядываясь в лица присутствующих, он среди членов комиссии увидел Ачкаса.
Коммунист? спросил Сербов.
Монины все большевики, вмешался Ачкас.
Они, кажется, твои родственники?
Виселица им родня!
Отвечай на мой вопрос, приказал Сербов.
Мамонт Иванович молчал. Оправдываться он не собирался, так как не чувствовал за собой вины. Просить помилования у Ачкаса считал позором. Лучше смерть, чем унижение перед недостойными людьми.
Ну?! заорал полупьяный урядник и встал из-за стола. Он подошел к Монину: Ты будешь говорить?
Буду.
Мы слушаем.
От Сербова несло перегаром.
Поди сюда, Ачкас, не позвал, а приказал Мамонт Иванович.
Сербов поманил рукой, и Ачкас трусливо подошел.
Слушайте, сейчас все выскажу. Посмотрите на эти мозоли
Пальцы, как клещи, железной хваткой вцепились в багровые шеи. Монин, скрипнув зубами, широко развел руки в стороны, потом с чудовищной, нечеловеческой силой сдвинул их, и, стукнув одна о другую враз обмякшие фигуры Ачкаса и урядника, бросил их на пол.
Белогвардейская падаль! не крикнул, а как-то прорычал Монин, тяжело дыша. Вбежавшим казакам, схватившим его за руки. Монин не сопротивлялся.
Ночью в камеру пришел пьяный Сербов. Под глазами налилась густая синева, на лбу вздулась огромная шишка.
Раздевайся!
Мамонт Иванович неторопливо снял одежду. Во дворе тюрьмы его поставили лицом к стенке. Ему хотели связать руки, но он так сжал их на груди, что у двоих казаков не хватило силы их развести. В нескольких шагах выстроились солдаты тюремной стражи. Щелкнули затворы. Урядник скомандовал:
Пли!
Раздались выстрелы. Мамонт Иванович покачнулся, но не упал. Он повернулся лицом к солдатам.
Увести в камеру! приказал Сербов.