Анисья смотрела на Ларионова, он же равнодушно пил, иногда мрачно поглядывая на веселящегося Туманова.
Ты что ж, голубчик мой, совсем невесел? Анисья подошла к Ларионову и обвила его шею руками, склоняясь близко к лицу. Аль не люба я тебе сегодня?
Ларионов смотрел ей в декольте, туда, где вздымалась ее грудь, дыша на него жаром, точно кузнечные мехи.
Ступай, Анисья, попляши еще. Мне надо обмолвиться словом с Тумановым, а потом разойдемся, и ты останешься, сухо сказал он, высвобождаясь из-под ее рук.
Анисья поцеловала его в губы, грубо и страстно, не ожидая ответа.
Ох, и люблю ж я тебя, Гриша!
Она пустилась в пляс еще порывистее и веселее, смеясь и сверкая, как подвески в ее ушах, а Ларионов неловко вытер салфеткой рот. Федосья смеялась в углу, подталкивая Вальку:
Ай, Анисьюшка, давай, наподдай жару!
Ой, Анисья, хмурится что-то твой хозяин, хохотала Валька.
Федосья пихнула ее в бок.
Молчи уж, и так сегодня гроза была, как бы чего не накликать.
А что такого? Валька закинула в рот лукум. Ой, сладкий какой страсть! Чайку бы хлебнуть.
Григорий-то, вон, чернее тучи. Отродясь его таким не видала.
Начальство,
не стихала жизнь. Клавка Сердючко, домушница, отбывавшая не первый срок, командовала в бараке; она была в авторитете у малокалиберных уголовников и решала все вопросы в своей вотчине согласно ею определенной, Клавкиной философии и законам зоны. Начальник третьего отдела лагпункта капитан Любовь Степановна Губина, которую заключенные прозвали за глаза Губа или «мама Люба», пришла проверить, выдали ли новым зэкам униформу и сменную одежду, вонявшую сыростью и дешевым мылом, завернутым в нее, и по паре валенок, которые теперь распределяла дневальная барака Анна Ивановна Балаян-Загурская благодушная, но грозная хранительница порядка.
Федосья и Балаян при делах, сказала Губина сухо. Клавдия, займись ими, что ли. Воняют больно.
Инесса Павловна Биссер, в прошлой жизни преподавательница музыки в консерватории в Москве, еврейка лет сорока пяти, статная и высоко несшая свою аккуратную голову с вьющимися волосами темно-рыжего цвета, остриженными до скул, оставила на нарах старуху Изольду Каплан, которую народ прозвал Баронессой, и выступила перед капитаном Губиной:
А отчего ж не затопить баню или душ не предоставить? спросила она мягким спокойным голосом, который так любили ее ученики. Мы на этапе натерпелись таких лишений
Губина хмыкнула.
Вам тут не во́ды, и вы не дамочка какая-нибудь, резко оборвала она Инессу Павловну, а заключенная. Все еще думаете, вам кофию в постель подадут утром?
Заключенные засмеялись, Клавка слезла с нар и обошла Инессу Павловну.
Да уж, точно, смердят, как псины. Видать, хорошо вас намурыжили.
Инесса Павловна смотрела прямо на Губину, будто не замечая слов и действий Сердючки.
Так что ж с процедурами?
У нас по заказу баню не топят, небрежно ответила Губина. День потерпите не помрете. Не боись, Биссер, завтра вас определят, кто куда работать пойдет, там так нахрячетесь за день, что и баню не захотите.
Тонкая девушка в прохудившихся сапогах оживилась и перестала кашлять.
А доктора можно будет завтра позвать? спросила она обреченно и робко.
Рябова? спросила Губина все тем же бесстрастным голосом.
Да, Рябова Наташа.
Видно будет. Как начальство прикажет. Завтра на разводе майор Ларионов всех распределит. Одно что сегодня вам дали отоспаться
А Рахович? быстро спросила Инесса Биссер. Она очень слаба, ей тоже нужен врач.
Это Бася, что ли? с усмешкой спросила Губина. Ее велено в лазарет свезти.
Как замечательно, оживилась Инесса Павловна. А что же с Ириной Александровой? Она совсем плохо одета.
Губина снова хмыкнула и вышла.
А ты что, музыкантша, значит? спросила Клавка. Я музыку страсть как люблю! И на чем же ты бренчать умеешь?
Инесса Павловна невозмутимо смотрела на Сердючку.
Я играю на фортепиано, любезная.
Важно. Уважаю я таких людей, которые могут ручками работать. Стало быть, коллеги мы с тобой, Инесса Пална.
Инесса Биссер недоумевающе посмотрела на Клаву, сохраняя прохладную сдержанность.
Я ведь тоже руками работаю, профессия у меня такая ручная.
Заключенные загоготали.
Вдруг Инесса Павловна улыбнулась. Разве могла она еще год назад, в тридцать шестом, отдыхая с мужем Львом Ильичом в Кисловодске, одетая в широкополую шляпу с лентой, легкий сарафан, который так нравился Леве, предположить, что их жизни так страшно изменятся; что Льва осудят и сошлют отдельно от нее в Томск, а ее отправят сюда, в лагпункт у Новосибирска, и определят в этот барак с уголовниками и проститутками, и что Клавдия Сердючко, воровка, назовет ее своей коллегой. Этому теперь можно было только позабавиться, иначе горе не даст ей выжить, чтобы однажды встретиться с Левой.
А что, майор Ларионов такой деспот? спросила тихо Наташа Рябова, которой на этапе становилось все хуже.
С верхней над ней нары свесилась Саша, работавшая лагерной медсестрой.
Да нет, что ты. Ларионов мужик нормальный, мы его все любим, особенно некоторые.
По бараку пробежал смех. С нар из дальнего угла вальяжно сползла Анисья.