Я не знаю! вскричал он. Что ты хочешь услышать? Я сам себе не могу ответить на этот вопрос! Я словно с ума сошел
Подушкин затрясся.
Вера всё для меня, тихо говорил он.
Ларионов глубоко вздохнул.
Гриша, ты ведь тут ненадолго Она хрупкая душа. Ты не смотри, что она сильная. Душа ее как у бабочки крылышки: легко ранить, легко погубить. Ты скоро уедешь, а Вера будет страдать. Ее нельзя погубить из любопытства
У Ларионова ходили желваки. Он вдруг ударил Подушкина, так что тот упал и потерял очки.
Ты дурак, сказал Ларионов спокойно, грубо сплюнув в сторону.
Потом он нашел очки Подушкина и отдал ему, протянув руку.
Послушай меня, Женя, промолвил он, помогая Подушкину подняться с земли, и запомни. Я сам вздернулся бы, если бы хоть в мыслях причинил Вере боль. Ты прав я уеду, и не скоро, а сейчас же, и больше, скорее всего, не увижу ее. Но ты ничего не знаешь о любви. Ты хочешь знать только о своей любви. А что ты знаешь о ней? Что знаешь о ее чувствах и мыслях? Что ты знаешь о ее мечтах? И веришь, я тоже не знаю.
Подушкин отчаянно и несогласно мотал головой.
Ларионов ушел, не понимая, как теперь быть. Он, несмотря на то что наговорил Подушкину, чувствовал свою вину и перед Верой, и перед ее семьей, и перед Подушкиным. Ему было гадко на душе оттого, что Подушкин был прав он, Ларионов, поддался внезапному искушению, не подумав о судьбе Веры, о ее покое. Он твердо решил, что уедет, но вместе с тем хотел попросить у всех прощения, а главное, у самой Веры.
Ларионов был совершенно уверен, что не достоин счастья. С ним не могло происходить того, что случалось с обычными людьми, потому что он не понимал, для чего пришел в этот мир. Он считал, что должен уехать, но вместе с тем Ларионову было не по себе от мысли, что он может завтра не увидеть Веру, как и послезавтра, как и всю свою оставшуюся жизнь. В этом было что-то неправильное, недоброе, безбожное.
Он вернулся в дом и, собравшись духом, вошел на веранду. Прежде чем Алина Аркадьевна начала трещать, Ларионов посмотрел на Дмитрия Анатольевича как хозяина дома и спокойно сказал:
Я не смогу всего объяснить, но прошу меня извинить.
Внезапно Алина Аркадьевна бросилась к нему и стала обнимать, чего
Ларионов никак не ожидал.
Какой вздор! воскликнула она. Что за абсурд! Дети стали слишком экзальтированны. Эти подростковые интриги, эмоции! Но вы же взрослый человек. Вам не стоит брать все это в голову! Верочка еще безотчетна. Все эти переписки с Подушкиным, разлука, отрочество Она так чувствительна и не ест толком ничего, как и вы! Так вы все у меня тут в обморок попадаете.
Ларионов был серьезен, несмотря на тон и слова Алины Аркадьевны.
Алина права, сказал ласково Дмитрий Анатольевич. Вера не должна так распускать себя. Что бы ни было у нее на душе, кто бы ни был у нее в душе, она не должна терять голову.
В прямом смысле слова, добавил Краснопольский и засмеялся: он любил каламбуры и считал, что говорит всегда умно и смешно.
И все же лучше мне уехать, сказал раздосадовано, но уже не так решительно, Ларионов.
Дмитрий Анатольевич, улыбаясь, подошел к Ларионову и положил ему руку на плечо.
Мой друг, мне кажется, это будет поспешным решением и расстроит Веру и остальных окончательно.
Глаза их встретились, и Ларионов вдруг почувствовал поддержку этого взрослого и мудрого человека, как будто услышал напутствие отца, которого он почти не помнил, но в ком так нуждался до сих пор.
Дмитрий Анатольевич одобрительно закивал:
Идите к ней, послушайте меня, поговорите и позовите вниз. Пора пить чай. А Алеша разыщет нашего Дон Кихота.
Ларионов все еще колебался, но уже чувствовал, что снова обмяк.
И немедленно переоденьтесь, вы схватите простуду, добавил Дмитрий Анатольевич и вышел на крыльцо.
Алина Аркадьевна погрузилась в пасьянс, и Ларионов вдруг понял, что эти ласковые и добрые люди приняли его. Это было необычное и волнующее чувство. Он страшно желал и одновременно боялся увидеться теперь с Верой.
Глава 5
Входите, сказала она устало, но спокойно.
Но как только он вошел, Вера переменилась. Она вдруг бросилась к нему и взяла за руки.
Простите меня! вдруг залепетала она. Григорий Александрович, я очень глупа! Вы сердитесь? И Подушкин сердится! Вы ненавидите меня теперь?
Ларионов не знал, как быть. Он волновался и терялся перед ней.
Как можно ненавидеть вас, Верочка! промолвил он немного измученно. Она так смотрела на него, что он снова начал краснеть от мысли, что не может не стремиться к ней. Это я должен просить прощения. Я повел себя как дурак.
Нет, молчите, вдруг прошептала она, прикрыв ладошкой его губы. Слушайте, что я скажу теперь.
Она затаила дыхание, а Ларионов чувствовал, что сам близок к потере сознания.
Мне хорошо с вами, Григорий Александрович, сказала она, проникая внутрь его существа своими влажными глазами.
Ларионов чувствовал, что почва таяла под ногами.
Вера, я знаю, сказал он, стараясь вернуть благоразумие. Мне тоже. И очень
Вера вдруг улыбнулась ему открытой и широкой улыбкой, той самой благодарной улыбкой, которой она его уже одаривала. И Ларионов подумал, что, наверное, Алина Аркадьевна была права Вера была еще мало осознанной в чувствах. И самое для обоих опасное было то, что она не понимала степени его теперешнего искушения.