Вера, сказал Ларионов нежно, но потом запнулся от волнения и оттого, что не верил сам, что способен говорить о таком с ней.
Скажите, я хочу, чтобы вы сказали!
Ларионов поперхнулся и вздохнул.
Сядьте и выслушайте меня, только не перебивайте. Вы слишком нетерпеливы, хотя и мне терпение стало изменять за эти дни, сказал он с усмешкой.
Вера не уловила его иронии, но она готова была делать все, что скажет Ларионов. Вера уселась на кровати с ногами, поджав их по-турецки, а Ларионов рядом с ней на краю.
Вера Вера, я никогда не чувствовал себя так глупо и беспомощно, вдруг признался он. Только выслушайте до конца Ваша семья благородная, прекрасная. Я никогда не знал таких отношений прежде, и для меня счастье и покой вашей семьи превыше всего.
Он видел, как Вера стала волноваться. Что-то не то было в его словах не то, чего она подспудно ждала. Ларионов и сам это чувствовал, потому что он тоже хотел бы сказать вовсе не это. Но он продолжал.
Я не такой, как вы меня рисуете. Я не такой хороший и благородный. Я воевал, и на войне я убивал людей много людей, таких как я, своих русских, потому что они были по ту сторону, а я по эту, и уйду служить опять, и опять буду убивать, убивать
Вера почувствовала нестерпимую жалость к этому человеку, который не понимал, как на самом деле он хорош и
благороден. Она была уверена, что все мужчины пребывают в заблуждении. Их жажда отстаивать свои интересы, убивая, и была главным заблуждением!
Она придвинулась к нему и взяла его за руку, и Ларионов вдруг почувствовал все ее тепло, ее милосердие, которых он никогда не знал. Он прежде никому не говорил о сокровенном, о своих муках. И как такое могло приключиться, что исповедовался он этой девочке в ее спальне, в доме ее родителей?
Вера, нас разделяет слишком многое, чтобы я мог даже предположить возможность видеть вас, наконец вымолвил он, искренне веря в то, что говорил.
Что же это, Григорий Александрович? спросила Вера, разглядывая его руку с проступающими уже венами и мелкими шрамами.
Ларионов чувствовал, что начинает терять нить того, что пытается донести до Веры. Она вновь уводила его за собой, отметая своей силой его вымученные убеждения. Она вовлекала его в орбиту человеческой любви.
Вера Верочка, я старше вас, и намного. Через пару дней я ухожу снова служить. Так предначертано. Будут идти годы, пока вы будете взрослеть. В вашей жизни появятся новые люди. Это неизбежно.
Вера смотрела на него расширенными глазами.
Григорий Александрович, вы говорите пустяки! Вы разве сами не знаете этого? Вы разве не знаете меня? Смотрите на меня! Смотрите!
Она заглянула в его лицо. Он был несчастен. Но, глядя в ее глаза, Ларионов не мог отделаться от мысли, что хочет верить всем ее увещеваниям про их истинное положение. Это было нелепо, но он находил крайне сложным ей противостоять.
Я не должен был приезжать сюда, вымолвил он с досадой.
Но почему?! Ведь вам хорошо со мной! И мне, мне хорошо с вами рядом! Почему? Почему?! Ответьте!
Ларионов сжал ее запястье.
Потому что я не умею быть счастливым и не смогу тебя сделать счастливой! Я не знаю, кто я, Вера! Не знаю, зачем я живу и делаю то, что делаю. Кем такой ничтожный человек может стать для тебя? Я сам не знаю, куда и зачем иду, как же я смогу вести за собой девушку с такой такой душой? Я не смогу столько ждать! вдруг, раздосадованный вконец, выпалил он.
Вера глотала каждое его слово и понимала, что чем больше слышит его, тем больше начинает понимать и любить его, и тем больше росло ее убеждение, что Ларионов заблуждается. Именно он сможет сделать ее счастливой.
Не молчите, тихо добавил он, переводя дух. Когда вы смотрите так на меня, я чувствую себя беспомощным мальчишкой.
Вера никогда не была на таком близком расстоянии с мужчиной не из ее семьи, который бы еще и нравился ей и которому, как она чувствовала, нравилась она. Вера вдруг ощутила странное волнение и слабость во всем теле. Родной, но вместе с тем неузнанный, новый мужской запах, шедший от Ларионова, странно действовал на нее. Она не понимала своих ощущений, но следовала за ними с доверием.
Вера приблизилась к Ларионову так, что их глаза почти растворялись друг в друге: медленно, но уверенно, уже не дрожа как тростинка, а чувствуя совсем другое волнение, прежде не испытанное.
Поцелуйте меня, вдруг прошептала она: ее беспокойные глаза переходили с его губ на глаза, на нос, на лоб, снова на рот, словно стараясь вобрать его всего. Я хочу поцеловать вас.
На секунду ей показалось, что на лице его изобразилось страдание и даже физическая боль, но уже в следующее мгновение она ощутила прикосновение его губ к своим поначалу робкое, нежное, как крылышки бабочки, а потом нарастающее и более глубокое, как накаты волн. Вере показалось, что она снова теряет сознание, но в этот момент он крепко сжал ее в своих объятиях, умело и достаточно сильно, чтобы не дать ей рухнуть. Она чувствовала, как он держит ее затылок, а второй рукой сжимает одежду между лопаток. И она почувствовала, что начала тоже все сильнее отвечать ему поцелуем и сжимать его рубаху на спине.