Сотый выпуск! крикнул мне буквально в ухо мальчишка-газетчик, размахивающий своим товаром с тумбы на углу Бресенден-плейс и улицы Королевы Виктории. «Кровавые дни Гекаты», юбилейный выпуск! Шокирующие подробности! Цветные картинки! Всего десять пенни! Купите, сэр, не пожалеете!
Я был уверен, что пожалею. Но все равно купил: никогда не мог устоять перед напором и жизнелюбием уличных сорванцов, независимо от того, сколько у них ног.
* * *
Будете чай, Ватсон? Здесь заваривают настоящий китайский.
Я не опоздал хотя для этого на обратном пути пришлось взять такси, а потом еще и пробежаться два квартала с почти неприличной для джентльмена поспешностью, ибо заведение, в котором Холмс назначил мне встречу, располагалось у самой границы Грин-парка, там, где так символично почти смыкаются Пиккадилли и Бульвар Конституции и куда тяжелым, грохочущим железом и испускающим вонючие клубы дыма паромобилям въезд категорически запрещен. От чая я отказался, предпочтя добрый стаканчик шерри по мне так любой чай не чай, если он подается без молока и сахара, а китайский еще и воняет веником. Вкусы моего друга сильно изменились после его длительного путешествия по Тибету и Трансильвании, но если его пристрастие к хорошему кофе я полностью одобряю и разделяю, а любовь к полусырым стейкам и отвращение к чесночному соусу хотя бы могу понять, то китайский чай остается за пределами моего понимания. Перед попыткой примириться со столь обожаемой Холмсом бледно-желтой водичкой моя терпимость выбрасывает белый флаг.
Когда швейцар-моро открывал предо мною тяжелую дубовую дверь «Льва и Короны», Биг-Бен как раз начал отбивать ровно три, и потому я был твердо уверен. что не опоздал. Из чего следовало, что Холмс пришел заранее, ибо он уже приканчивал второй заварник, а в пепельнице рядом с ним высились две аккуратные горки пепла. К тому же мой друг успел обрести компанию за угловым столиком, от которого он приветливо махнул мне рукой, кроме Холмса располагались еще двое: степенный пожилой констебль, топящий усы в пивной пене над пинтовой кружкой и не обращающий внимания ни на что вокруг, и худосочный типчик лет сорока, субтильный и нервный, как и я отдававший предпочтение более крепким напиткам. Свободный стул оставался как раз слева от него, и мне пришлось сесть там, хотя этот дерганный тип не понравился мне с первого взгляда.
Он понравился мне еще меньше, когда на отвороте его шоферской куртки я разглядел значок принадлежности к партии гуманистов. Несмотря на то, что сейчас эта партия потеряла былой вес в обществе и входят в нее по большей части безобидные резонеры, любящие повздыхать о старых добрых временах и ни на что более решительно неспособные, мне все равно трудно с симпатией относиться к людям, с удовольствием рассуждающим о том, как было бы хорошо утопить вашего покорного слугу и всех прочих с их точки зрения недочеловеков в жерле рукотворного вулкана пусть даже в наши дни дело у них и не идет далее разговоров.
Рыженькая официантка-моро принесла мой заказ, сверкнув в приветливой улыбке аккуратно подточенными
клыками. Не львица, конечно, но тоже из крупных кошачьих в «Короне и льве» держали марку. Стул моего соседа она обошла по широкой дуге. Полагаю, если бы ее хвост не был спрятан под форменной юбкой, он бы брезгливо подергивался неприязнь моро и гуманистов взаимна, и странно было бы, будь это иначе. Мой сосед проводил ее мутным взглядом, лицо его страдальчески скривилось.
Ненавижу их, сказал он, склоняясь ко мне и дыша перегаром прямо в лицо, голос его звучал плаксиво и не совсем внятно: похоже, ополовиненный стакан перед ним был далеко не первым. Раньше их не было! Как хорошо было а теперь куда ни плюнь всюду. Лезут, гадят, отнимают работу у честных людей Все отбирают. Все Моего отца уволили, я тогда был совсем мальчишкой сказали все, больше людей в гвардии не будет. А он всю жизнь! Всю жизнь, понимаете?! У меня двое детей Двое! Мальчик и мальчик. Двое, да накормить, обуть, одеть школа Знаете, сколько сейчас стоит школа? И Милли как я могу сказать Милли, что работы больше нет? Никакой потому что ее тоже отобрали эти говорят, они надежнее. Говорят , женщины не боятся садиться в таксор, если за рычагами эти что они, мол, не обидят. Можно подумать, я хоть раз! Хоть кого-то! Хоть пальцем! Но нет столько лет верой и правдой
По его перекошенному лицу потекли пьяные слезы. Я хотел отсесть, но в этот миг Холмс звякнул о блюдце пустой чашкой и спросил, словно бы ни к кому не обращаясь:
Так почему же вы его не убили, Алоиз? Если уж так ненавидели.
Не знаю ответил мой сосед бесхитростно, и я понял, что он куда более пьян, чем мне показалось ранее. Так спокойно и почти трезво обычно говорят лишь те, кто через минуту-другую свалится под стол в полной отключке. Сам не понимаю, инспектор Мне ведь заплатили. Хорошо заплатили. У меня двое детей, понимаете, я не мог отказаться. И хотел убить. Сам хотел. Вчера хозяин парка сказал, что со следующей недели заменит нас этими тварями. Они, мол, надежнее. И отец Я помню, как он пришел, растерянный такой. И сел у стола. Помню, как дрожали его руки. Он словно бы вмиг постарел лет на тридцать в тот день, понимаете? Он не мыслил жизни без гвардии. Так и не оправился, умер той же весной. Тихо так, словно уснул. Это уже не было страшно. А вот когда он сидел у стола, и руки его тряслись старый такой вот это да, это было страшно. Очень. Я не хочу, чтобы моим детям было так же страшно, как мне тогда. Что же мне оставалось делать, инспектор? Я должен был, да должен. Но не смог.