Рано вам уходить со взвода, сказал он. Вы меня правильно поймите добра вам желаю. Взвод такая школа для командира, другой подобной нет. Пользуйтесь, набирайтесь мастерства.
Парфенов не возражал, слушал Федотова, и внешне у них все вроде осталось по-прежнему. Но в душе Парфенов негодовал. «Добра вам желаю», думал он. Рядом было место и уплыло Уплыло по вине этого лысеющего квадратного капитана, который и форму-то не умеет носить как полагается».
Первые дни после разговора Парфенов делал над собой усилия, чтобы не доказать, как глубоко он обижен. Во всяком случае, встреч с Федотовым один на один избегал. Но держался вежливо, достойно исполнял то, что положено. При этом глаз его был зорок и остр: он теперь все видел, все подмечал. Стал выступать на собраниях, Начнет конкретно с себя, все свои темные пятна и недоработки перечислит и сам себе в присутствии офицерского коллектива задачу поставит: в ближайшее время исправить то-то и то-то. Затем укажет на разные другие промахи, в которых вины его уже не было, тут уж удар наносился по Федотову, хотя фамилия при этом не называлась. О слабой пропаганде передового опыта скажет. О том, что запланированные занятия переносятся на другие дни. Что на хозяйственных работах солдаты вынуждены задерживаться, к программе «Время» опаздывают
Фамилии не назывались, но все понимали: Парфенов бил по Федотову.
Однако не достиг Парфенов торжества над Федотовым.
Результат от его выступлений получился совсем не тот, которого, возможно, ждал молодой офицер. Федотов, хотя и сердился на его уколы и морщился публично, тем не менее критику воспринимал и недостатки устранял. Сам же Парфенов теперь обязан был вдвое больше работать, чтобы не пропустить что-нибудь у себя во взводе, потому что знал: командир роты не простит ему промахов. И как ни странно, общее дело от этих внутренних противоречий неожиданно выиграло: рота заняла первое место в батальоне.
Так и шло у них. Внешне, на людях, все было прилично, а внутри, в душе; обоюдная неприязнь. Встречаясь иногда с твердым, изучающим взглядом светло-серых глаз Федотова, Парфенов думал, что не доведет его до добра эта размолвка. И если бы Федотов каким-то движением, жестом хотя бы намекнул, что готов помириться, Парфенов бы с радостью протянул ему руку и извинился за прошлое. Но Федотов держался сдержанно, сухо.
А тут еще этот случай в боксах, когда он, Парфенов, следуя какому-то непонятному капризу, захватил с собой транзистор и устроил прослушивание мотобольного репортажа Дурацкое, ничем не оправданное мальчишество! И что особенно угнетало Парфенова свидетелем его дурацких замашек оказался сам комбат майор Третьяченко.
«Вот теперь расхлебывай», думал Парфенов, сидя за столом в караульном помещении и водя глазами по только что написанным строчкам письма.
Он писал письмо домой, Обращаясь преимущественно к матери, у которой всегда находил поддержку и понимание. Письмо было путаное, в нем звучала все та же засевшая глубоко обида на Федотова, но высказывал он ее не прямо, косвенно: жаловался матери на слишком быструю весну (принесла с собой много грязи), на плохой фильм, который показывали в прошлое воскресенье в клубе (а вот сегодня наверняка будет интересная картина, но он не сможет посмотреть дежурит). О своих отношениях с Федотовым, конечно, ни слова, но внимательный глаз мог бы легко обнаружить и написанное между строчек: Лева недоволен своей жизнью.
От письма его оторвал телефонный звонок. Солдат заглянул в дверь: «Товарищ лейтенант, вас к телефону». Парфенов свернул незаконченное письмо, положил в полевую сумку и вышел в общую комнату, где находилась бодрствующая смена. Звонил помощник дежурного по части, хороший его знакомый. Передал: начальник штаба майор Чернов направился к нему будет проверять караулы.
Как там? Дышишь? перешел помощник дежурного к неофициальной части разговора. После дежурства есть настроение съездить в поселок. Как ты, не против? Заходи тогда Ну пока.
Пока, сказал Парфенов и положил трубку.
Он не торопясь отошел от телефона и, повернувшись, внимательно поглядел вокруг, особо задержавшись взглядом на оружейной пирамиде, протянувшейся вдоль стены. Так же внимательно он оглядел противоположную стену, где висели солдатские шинели, потом взгляд его обратился к обрамленному в рамку тексту Военной присяги,
к плакату с перечнем правил несения караульной службы. Солдаты из отдыхающей смены похрапывали на топчанах, бодрствующие караульные сидели за столом: кто читал газету или журнал, кто писал письмо, кто вполголоса разговаривал с товарищем. Парфенов еще раз прошелся по комнате, машинально повернул кран в бачке, тут же закрыл его, довольный ожидаемым эффектом: в бачке было достаточно воды, вышел в коридор и осмотрел противопожарный инвентарь, вернулся в комнату и так же тщательно проверил содержимое аптечки, прикидывая в уме, какую вводную предложит с ходу начальник штаба, появившись в караульном помещении.
Он не боялся проверки. Даже, наоборот, у него появлялся особый азарт в таких случаях. Он знал наперечет все вводные, которые обычно давались проверяющими. И он, начальник караула, и солдаты еще до прихода сюда, в караульное помещение, уже были посвящены во все тонкости этих задачек. Но кто знает, что может придумать изобретательный и строгий начальник штаба полка.