Бывают такие суждения или просто фразы, вроде бы понятные и очевидные, которые, если в них вслушаться, кажутся вдруг неясными, дьявольски сложными, а в конце концов и вовсе непонятными, например, разные высказывания, которые мы неожиданно вспоминаем и которые не дают нам тогда покоя. Что значит, например, фраза: «Царство мое не от мира сего»? Не один раз объяснял ее ксендз Дудак, не один раз слышал я ее позднее и от людей поумнее, чем он. Что с того, что фраза эта снабжена множеством мудрых комментариев и все в ней надлежащим образом объяснено. Когда я читаю ее громко или тихо, шевеля беззвучно губами, когда я думаю о ней в очередной и не последний раз, меня охватывает страх, ужас, и в завершение отчаяние. Так как вовсе эта фраза не однозначна и далеко не ясная, и чем больше о ней думаешь, тем больше в ней потаенного смысла, и черная дыра без дна открывается перед тобой. То же самое происходило собственно, происходит и до сих пор с Вайзером, его кратковременное появление и уход я могу сравнить единственно с такой фразой на вид ясной и легкой для понимания. Разумеется, это не простая аналогия, Вайзер никогда не высказывался в нашем присутствии на религиозные темы, а что уж говорить о его внутреннем мире, в который никто, как мне думается, не имел доступа. Если, однако, приравнять его жизнь к такой фразе, нужно повторять ее неустанно, в надежде, что непонятное станет в конце концов поразительно простым.
Так на чем я остановился? Да, через полчаса у нас был парабеллум, и мы могли начать тренировку. Но вопреки нашим стремлениям не было нам дано в тот день ни разу открыть инструкцию стрелка, а также прицелиться или совместить прорезь с мушкой. Сразу после четырех, когда мы собирались отправиться в сторону Буковой горки, из окна третьего этажа нас окликнула мать Петра: «Вы куда это, мальчики? А ну-ка быстро домой, умыться и переодеться, в шесть служба, забыли?» Ничего не поделаешь, пришлось подчиниться, так как, известное дело, мать Петра говорила как мать любого из нас. Ведь существовало и существует нечто вроде интернационала всех матерей под солнцем, так же как интернационал отцов, напивающихся в день получки. Не буду подробно рассказывать о службе ксендза Дудака. Все на этом свете так или иначе повторяется, и ксендз выступил в тот день как зеркальное отражение его преосвященства епископа. Когда закончились молитвы и песнопения и когда прозвучал уже последний всхлип старенькой фисгармонии, слитый с хриплым фальцетом органиста, мы вышли из костела, собравшись на песчаной дороге, выбегающей здесь прямо из леса. От потока людей отделилась Элька и направилась к нам.
Ну что? спросила она, Как развлекаетесь?
Неизвестно, что она имела в виду наши упражнения с пистолетом; которые не состоялись ни разу, или службу в костеле, которая с минуту как закончилась.
А что?
Есть кое-что для вас. Она улыбнулась лукаво.
Если есть, давай и уматывай, нам некогда, нагло ответил Петр.
Элька засмеялась, показав два ряда ослепительно белых беличьих зубов.
Ну и дураки же вы! У меня сообщение!
От Вайзера?
Она кивнула.
Завтра в пять будьте в ложбине за стрельбищем, а это, она сложила пальцы в виде пистолета, принесите с собой. Ясно?
Все было тогда ясно, кроме того, что покажет нам Вайзер или что прикажет делать. Мы знали только, что первый месяц каникул у нас уже за спиной, и никто даже не предполагал, что до конца нашего знакомства осталось совсем мало дней.
На следующий день мы не обнаружили Желтокрылого на кладбище. «Пошел куда-то или его поймали но не тут, никаких следов нет», обмен мнениями был кратким. «Тогда за работу», скомандовал Шимек. И через минуту можно было услышать отрывистые указания знатока: «Как стоишь? Не так. Выше руку. Не подпирать, говорю тебе, не подпирать! Теперь прицел и мушка, спускай курок, хорошо, еще раз, слишком долго целишься, нужно нажимать сразу, как увидишь цель на линии выстрела, вот так, хорошо. Теперь я!» Солнце давно миновало свою наивысшую точку, а мы без устали, до тошноты повторяли одно и то же, принимая правильные позы, прицеливаясь и нажимая неподвижный курок обшарпанного парабеллума. Время от времени Шимек залезал на склеп и осматривал окрестности через французский бинокль: ведь все, что мы делали, было конспиративной подготовкой к настоящему бою. Потом мы упражнялись в выстрелах с колена, с бедра и лежа, в точности как учила довоенная инструкция. «Теперь мы могли бы ограбить банк, заявил Петр, только б заиметь настоящий пистолет». Шимек был другого мнения партизаны и повстанцы не грабят банки, но я напомнил им о фильме, в котором подпольщики с оружием в руках опорожняют стальные сейфы, добывая деньги для организации.
«Так ведь тогда была оккупация, и все отбирали у немцев, а сейчас, не сдавался Шимек, сейчас что?» Его вопрос остался без ответа. Окончательное решение мог принять Вайзер, и ему мы оставили планы на будущее. После обеда мы снова пришли на кладбище, поскольку до пяти часов оставалось еще порядочно времени.
Но недолго мы упражнялись. По насыпи в сторону Брентова шел М-ский, без сачка для бабочек и без коробки для растений. Если бы не отсутствие его постоянного снаряжения, мы не пошли бы за ним, но пустые руки и быстрый шаг очень заинтриговали нас. М-ский прошел по насыпи до самого взорванного моста, где мертвая железнодорожная линия пересекается с рембеховским шоссе. Он миновал асфальтовую полосу, но не стал взбираться обратно на высокую в этом месте насыпь, а пошел дальше тропинкой, бегущей вдоль нее. Наконец он достиг места, где под железной дорогой в узком туннеле протекает Стрижа, и двинулся вверх по течению, не оглядываясь назад. «О! показал рукой Шимек. Кто-то его ждет!» Действительно, пройдя еще каких-то триста метров, на маленькой полянке среди густого орешника и ольхи, которыми заросли берега реки, М-ский остановился возле какой-то фигуры. Мы подошли ближе, последние двадцать метров преодолев ползком на животе. М-ский сидел на траве рядом с темноволосой женщиной, похожей на домохозяйку, которую минуту назад оторвали от готовки или глажки. Рука учителя нырнула ей под фартук.