Одной из этих персон была дама по имени Махаина. Как только та вошла в комнату, Зулора (старшая из дочерей хозяина) подбежала к ней, заключила в объятия и с нежным участием принялась расспрашивать о ее «прискорбной дипсомании». Махаина отвечала, что страдает от нее по-прежнему, что она подлинная мученица, и лишь превосходное здоровье позволяет ей справляться с этим бедствием.
Тут к разговору присоединились и другие дамы, также с выражениями сочувствия и с безотказно действующими советами, которые у них всегда наготове для любого душевного недуга. Все они рекомендовали Махаине собственного распрямителя и порочили того, что ныне ее пользовал. У г-жи Носнибор имелось на этот случай излюбленное средство, но из рассказа о том, какова его природа, я уловил лишь фрагменты. Вот слова, дошедшие до моего слуха: «полностью уверены, что желание выпить пропадет после повторного применения рецепта убежденность главное дело нельзя недооценивать твердую решимость никогда больше не прикасаться к спиртному слишком часто терпит неудачу рецепт верного исцеления предписанная форма полная убежденность». Затем разговор стал более внятным и продолжался еще долго. Ум за разум зайдет и у меня, и у читателя, если я попытаюсь воссоздать прихотливую абракадабру сказанного; достаточно того, что через некоторое время визит подошел к концу, и Махаина отбыла восвояси, будучи на прощанье заключена всеми дамами в нежные объятия. Сам я после церемонии представления всё время оставался на заднем плане, ибо мне не понравилась внешность Махаины, да и разговор был мне неприятен. Впрочем, когда она покинула комнату, я несколько утешился, услыхав высказанные после ее ухода замечания.
Поначалу ее принялись восхвалять, причем совершенно всерьез, до тех пор пока я не почувствовал, что с каждым словом она становится мне все противней и противней, и не спросил, почему же распрямители не сумели ее излечить, как г-на Носнибора.
Когда я сказал это, на лице г-жи Носнибор промелькнуло выражение, означавшее, как мне показалось, будто она не считает, что в случае Махаины распрямитель мог бы помочь. И тут меня озарило, что, возможно, бедная женщина вовсе и не пьяница. Я сознавал, что не должен задавать подобных вопросов, но не смог удержаться и спросил напрямую, пьет она или нет.
Никто из нас не может судить об обстоятельствах других, ответила г-жа Носнибор самым что ни на есть доброжелательным тоном, бросив взгляд на Зулору.
Ох, мама, возразила Зулора, притворяясь слегка рассерженной, на самом же деле радуясь возможности высказать вслух то, на что давно кипела желанием хотя бы намекнуть, я не верю ни единому слову. Если она чем-то и страдает, так разве что несварением. Прошлым летом я провела целый месяц в одном доме с ней и уверена, что за все это время она не взяла в рот ни капли вина, а тем более чего-нибудь покрепче. Махаина девица очень хилая, и прикидывается, будто пьянствует, чтобы друзья отнеслись к ней со снисхождением, которого она не заслуживает. Она недостаточно крепкая для гимнастических упражнений и знает, что ее бы заставили ими заниматься, если бы свою неспособность она не оправдывала ссылкой на причины морального характера.
Младшая сестра, которая всегда была милой и доброй, заметила, что Махаина, как ей кажется, все-таки при случае выпивает. А еще, добавила она, по-моему, она иногда принимает настойку опиума.
Ну, тогда она, вероятно, специально выпивает у нас на глазах, сказала Зулора, чтобы мы все думали, будто вообще-то она делает это гораздо чаще всё с той же целью скрыть хилость.
Так они продолжали с полчаса, если не больше, обсуждать, подлинной или притворной была невоздержанность их посетительницы в отношении спиртного. Время от времени, проявив добрую волю, они сближали позиции и сходились во мнении, что Махаина особа, чье телесное здоровье было бы превосходным, если б не злосчастная неспособность отказаться от чрезмерного пристрастия к выпивке; но как
только сей факт можно было счесть положительно установленным, вновь начинало сказываться обоюдное недовольство, все сделанные сторонами усилия шли прахом, и тяжкие обвинения предъявлялись уже ее хилой физической конституции. Наконец, видя, что дебаты приобрели характер циклона, сиречь кольцевой бури, и ходят по кругу, вплоть до того, что никто уже не в состоянии сказать ни с чего всё началось, ни чем закончилось, я извинился и удалился в свою комнату.
Я остался один, но в расстроенных чувствах. Судьба забросила меня в сообщество людей, которые, несмотря на высокую цивилизацию и многие превосходные качества, имели настолько извращенный взгляд на вещи ибо ошибочные воззрения внушались им с раннего детства из поколения в поколение что немыслимо было представить, как они смогут когда-нибудь от этих извращений очиститься. Неужто мне нечего им сказать, чтобы они поняли, что конституция человеческого тела вещь, над которой он или она не имеют никакой власти, тогда как разум способен перенастраиваться пересотворяться и направление его может быть изменено для пользы и удовольствия обладателя? Неужели я не смогу до них донести, что если склад ума и характер полностью независимы от начальных интеллектуальных воздействий и раннего образования, то тело есть в такой степени продукт происхождения и внешних обстоятельств, что практика наказаний за плохое здоровье не может быть терпима за исключением той, что имеет целью защиту от инфекций и что даже там, где режим ограничений неизбежен, ему должно сопутствовать сочувствие? Ясно же, что если б несчастная Махаина поняла, что может заявить о телесной слабости, не боясь, что ее будут презирать за немощь, и если б существовали квалифицированные медики, кому она могла бы откровенно изложить свои проблемы, она бы не колеблясь так и поступила, будь даже предложенное ей лечение сложным, а лекарства горькими. Возможно, болезнь ее неизлечима (ибо я слышал достаточно, чтобы убедиться, что дипсомания ее сплошное притворство и что во всех привычках она была умеренна); в таком случае она может, уже вполне обоснованно, быть подвергнута ограничениям или даже изоляции; но кто может сказать, излечима она или нет, пока ей не дана возможность открыто рассказать о симптомах, вместо того чтобы их скрывать? С пылким усердием стараясь искоренить болезни как таковые, эти люди перешли всякие границы; ибо здешняя публика так понаторела в маскировке гримируется с таким виртуозным мастерством реставрирует разрушенное временем и замазывает следы случайных травм с таким изощренным искусством что невозможно сказать, кто истинно здоров, а кто болен, пока не проживешь с человеком в тесном общении месяцы, а то и годы. Но и тогда даже самые проницательные могут ошибиться, и браки здесь часто заключаются с самыми плачевными результатами именно благодаря искусству, с каким недуги брачующихся бывают сокрыты.