Однажды Эми вернулась
за полночь. Целый час он прождал на крыльце в пальто, накинутом на пижаму, и в легких туфлях. Стоял ноябрь. Дверь миссис Бойд была темна, и они прошли мимо.
Какие-то шалопаи перевели стрелки на час назад, сказала Эми. Не глядя на него, она стянула платье и бросила брошь рядом с другими украшениями на туалетный столик. Я думала, что у тебя хватит ума не дожидаться меня на холоде.
Другой раз, как переведут стрелки, не стану.
Она вдруг остановилась, застыла, глядя на него через плечо.
Серьезно? спросила она.
Он не смотрел на нее; он слышал, чувствовал, как она подошла и встала рядом. Она тронула его за плечо.
Говард!
Он не пошевелился. Она прильнула к нему, кинулась к нему на колени.
Что с нами такое? Она плакала навзрыд, билась в отчаянии, повторяя: «Что с нами? Что?»
Он сидел неподвижно, а когда они уже лежали в кроватях (у них теперь были две кровати), он услышал, почувствовал, как она встает; она пересекла разделявшее их пространство и кинулась к нему в отчаянном испуге не женщина, ребенок в темноте, обхватив его и шепча:
Ты должен верить мне, Говард! Верь мне! Верь! Ты должен!
Хорошо, сказал он. Я верю. Хорошо.
И с тех пор, когда близилась полночь, он надевал пальто и шарф, прокрадывался вниз по лестнице и мимо светящейся двери, с шумом открывал и закрывал входную дверь, потом распахивал дверь в комнату матери мать сидела в подушках, а на коленях у нее лежала корешком вверх раскрытая книга.
Уже вернулись? произносила миссис Бойд.
Да. Эми поднялась наверх. Тебе что-нибудь надо? Нет. Спокойной ночи.
Спокойной ночи.
Потом он поднимался, ложился в постель и иногда засыпал. Но иногда перед сном, а иногда и во сне он думал, говорил себе то был спокойный обреченный пессимизм бессильного разума: Ведь так не может длиться вечно. Однажды ночью она услышит, как возвращается Эми. И я знаю, что она сделает. Но что сделаю я? Он думал, что он знает. Вернее, только часть его сознания заверяла его, будто знает, что он сделает, но он сомневался, и тут снова разум: не обойдется, беги, сомневаясь, твердил в бессилии. Потому что никто никогда сам не знает, что будет делать в такой-то ситуации, при таком-то стечении обстоятельств: мудрецу со стороны, может, дано знать, предсказать логически, но самому никогда. На следующее утро он видел Эми на соседней кровати, и тогда, при свете дня, голос разума замолкал. Но временами, даже при дневном свете мысль возвращалась, и он, как бы издалека, отрешенно созерцал свою жизнь это порочное целое, то третье, что они вдвоем породили и утрата чего была бы теперь невосполнима, и он говорил себе: Да. Я знаю, что она сделает, и знаю, что Эми попросит меня сделать, и знаю, что я этого не сделаю. Но что же я сделаю? Однако вскоре он говорил себе, что ведь пока еще ничего не произошло и в любом случае до субботы еще шесть долгих дней; и в этом уже звучал не разум, тут просто было бессилие.
II
О, Говард. Ради бога простите это Марта Росс. Простите, что беспокою, но я знаю, что Эми будет из-за нее тревожиться. Скажите Эми, я нашла ее в машине, когда мы вернулись домой.
Понятно, сказал он. В машине.
В нашей машине. После того как Эми потеряла ключи от зажигания и мы подвезли ее домой до угла. Мы уговаривали ее зайти к нам, закусить, но Эми
Тут голос исчез. Говард прижимал к уху холодную трубку и слышал на другом конце провода тишину; в ней был испуг, будто там затаили дыхание, защищаясь инстинктивно, по-женски. В сущности, это была даже не пауза; почти сразу же голос продолжал, хотя теперь он совсем изменился стал ровным, вкрадчивым, сдержанным:
Эми, наверное, уже в постели?
Да, она уже в постели.
О, простите, что я вас побеспокоила, подняла вас. Но я знала, что Эми о ней тревожится, поскольку это подарок вашей матушки, фамильная вещь, но, конечно, если Эми еще ее не хватилась, не говорите ей. В трубке зажужжало. Не говорите, что я звонила и вообще В трубке зажужжало. Алло, Говард.
Да-да, произнес он, я сейчас не скажу ей. Вы позвоните ей завтра.
Хорошо, позвоню. Простите, что побеспокоила. Надеюсь, я не разбудила вашу матушку.
Он положил трубку. Ему было холодно. Сами собой поджимались на ледяном
полу пальцы ног, но он продолжал стоять и смотреть на закрытую дверь, за которой, опершись на высокие подушки, сидела его мать, он видел ее восковое лицо, темные непроницаемые глаза и волосы, которые, как говорила Эми, напоминали свалявшуюся вату, а рядом часы, стрелки которых мать собственноручно остановила на без десяти четыре в тот день пять лет назад, едва обретя способность снова двигаться. Когда он открыл дверь, все было в точности как он себе представил, вплоть до положения стрелок.
Ее нет в этом доме, сказала миссис Бойд.
Она в постели. Вы ведь знаете, когда мы пришли. Просто она забыла свое кольцо у Марты Росс, и Марта позвонила.
Но мать, очевидно, и не слышала его.
И ты клянешься мне, что она в эту минуту находится здесь, в доме.
Да, конечно. Она спит, я же сказал вам.
Тогда пошли ее сюда пожелать мне спокойной ночи.
Это еще зачем? Я не стану ее будить.