На этот раз сообщение не вызвало ни одного возгласа даже у министра. Они безмолвно смотрели на него, а спокойный, ровный голос тем временем продолжал:
По-моему, они перепутали город. Они слышали название столицы Белого Вождя, но, оказывается, в нашей стране есть два города с таким названием , так что, когда они спросили по дороге, им показали в другую сторону, и бедные глупые индейцы заблудились.
Он смеялся с добродушной и участливой снисходительностью, ничуть не преобразившей его загадочную сонную физиономию.
Но гонец от них уже прибыл, а сами они прибудут через неделю. Тогда мы и решим, как наказать этого упрямого мальчишку.
Он легонько дернул племянника за руку. Если бы не это движение, то племянник, уставившийся на президента серьезным,
немигающим взглядом, так, должно быть, и не пошевелился бы в течение всей процедуры.
Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь почесыванием индейцев. Потом министр заговорил медленно и терпеливо, как будто растолковывая что-то ребенку.
Послушайте. Ваш племянник свободен. В этой бумаге сказано, что он не убивал белого человека и что никто не смеет обвинять его в этом, иначе и я, и великий вождь, сидящий рядом, будем разгневаны. Он может сейчас же возвращаться домой. Возвращайтесь и вы. Ведь хорошо сказано, что отцу тревожно в могиле, когда сын покидает родные места, не так ли?
Снова наступило молчание. Потом президент сказал:
К тому же белый дом заседаний с золотым орлом сейчас занят советом вождей, более могущественных, чем я.
Рука дядюшки поднялась, из грязноватой кружевной пены вынырнул, покачиваясь, указательный палец: знак упрека и несогласия.
Даже глупый индеец не в силах поверить этому, сказал он. Потом, не меняя интонации, произнес (министр не понял, что именно к нему обращался дядюшка, так что президенту пришлось подсказать ему): И те вожди, наверно, еще долго пробудут в белом доме, я так понимаю.
Да, сказал министр. Пока не растает весь снег и не расцветут цветы по зеленой траве.
Ну, что же, сказал дядюшка. Придется нам подождать. Как раз и остальные подъедут.
И так получилось, что по Авеню, которой была уготована славная судьба, под непрекращающимся снегом, двигалась эта странная кавалькада, уныло про лагавшая себе путь; в головной повозке сидели президент, дядюшка и племянник, на колене которого по-прежнему лежала пухлая, унизанная кольцами рука, а за первой повозкой шла вторая, в которой находились министр и его секретарь, и за ними две цепи солдат, между которыми чинно двигалось темное людское облако мужчины, женщины, дети, пешком и на руках; и так случилось, что за председательским столом палаты, которой суждено было стать колыбелью великого будущего, возобладавшего над несправедливостью истории и людским тщеславием, стояли президент и министр, а чуть ниже, в окружении живых творцов этой судьбы и под зоркими взглядами величественных призраков тех, кто издревле мечтали о ней, стояли дядюшка и племянник, за которыми безмолвно (если не считать все того же мерного шуршания шерсти о кожу) темнела толпа их сородичей, друзей и знакомых. Президент наклонился к министру.
Пушка у них готова? шепотом спросил он. Вы уверены, что они заметят от двери, как я махну рукой? А что, если эти чертовы орудия взорвутся: из них последний раз стрелял Вашингтон в Корнуоллиса . Тогда ведь все шишки ПОСЫПЛЮТСЯ на меня, не так ли?
Так, шепнул министр.
Да поможет нам Бог. Давайте книгу.
Министр передал ему книгу, которую успел захватить по дороге из кабинета, сонеты Петрарки по-латыни.
Надеюсь, что я не настолько забыл латынь, чтобы это сошло за английский или чикасо, сказал президент. Он открыл книгу, и снова президент, повелитель народов, герой битв дипломатических, законодательных и военных, выпрямился и посмотрел на смуглые, неподвижные, сосредоточенные, ожидающие лица; когда он заговорил, то это был голос человека, который заставляет других людей слушать и повиноваться.
Фрэнсис Уэддел, вождь народа чикасо, и вы, племянник Фрэнсиса Уэддела, будущий вождь, слушайте мои слова.
Затем он начал читать. Его голос, сильный и звучный, разносился над смуглыми лицами, рассыпаясь на торжественные слоги, под величественными сводами зала. Он прочел десять сонетов. Затем, подняв руку, он резюмировал; его голос замер в торжественной тишине, и он опустил руку. Через какое-то мгновение снаружи раздался нестройный артиллерийский залп. Теперь впервые в темной толпе стало заметно какое-то движение: это был шепот, восторженное удивление. Президент снова заговорил:
Племянник Фрэнсиса Уэддела, вы свободны. Возвращайтесь домой.
И тогда слово взял дядюшка; опять из кружевной пены показался его укоряющий перст.
Пустоголовый мальчишка, сказал он. Подумай только, сколько времени ты отнял у этих занятых людей. Он внезапно повернулся к министру, и снова голос его зазвучал ровно, приветливо и почти весело. А теперь давайте поговорим об этом проклятом броде.
Разомлев под лучами мягкого осеннего солнца, президент сказал: