А дядя Родни все никак не возвращался, и я тогда пошел во двор, где люди собрались, пролетку все равно ведь и оттуда видно, увижу, если дядя Родни из кустов вынырнет; пошел я, значит, во двор, а там мне навстречу шесть человек несут чего-то длинное, еще двое подскочили, хвать меня, и один говорит: вот черт, это же ихний малыш, тот, джефферсонский. И я тогда разглядел, что несли-то оконный ставень, а на нем не понять что в одеяло завернуто, и я сперва даже подумал, что они все пришли помогать дяде Родни нести драгоценности, только дяди Родни было что-то не видать, и один, который нес, сказал:
Кто? Из малышей? Вот черт, заберите его кто-нибудь отсюда домой.
И меня один дядя взял на руки, только я сказал, что мне надо дожидаться дядю Родни, а он сказал, что дядя Родни теперь без меня обойдется, а я ему: да нет, мне же его здесь вот надо ждать, и сзади кто-то сказал: проклятье, да уведите же его; и мы пошли. Я ехал у дяди на шее, а луна хорошо светила, я оборачивался и видел, как шесть человек несут за нами ставень с большим свертком, и я сказал: это для дяди Родни? а дядя мне, что трудно сказать, для кого это, скорее для дедушки. И тут я сразу догадался.
Это говяжий бок, сказал я. Вы его дедушке несете.
Тут один дядя фыркнул, не то поперхнулся, а на котором я ехал, сказал, что, в общем, да, говяжий бок или
вроде того, а я тогда сказал:
Это дедушке подарок к Рождеству. А от кого? Это от дяди Родни?
Нет, сказал дядя. Не от него. Скорее, пожалуй, от мотстаунских мужчин. От всех мотстаунских мужей.
VI
Это дедушке подарок, сказал я.
Да, сказал папа. Иди с Рози и ложись спать. Мама скоро тоже к тебе придет. А ты пока веди себя хорошо. Слушайся Рози. Ладно, Рози. Забирай его. Побыстрее.
Сама знаю, что побыстрей, сказала Рози. Она взяла меня за руку. Пойдем.
Только мы не во двор, а Рози вышла из ворот, и мы пошли по улице. Я подумал, может, мы хотим в обход к заднему крыльцу, чтоб не через людей, а мы, оказывается, не хотели. Мы шли и шли по улице, и я спросил:
Куда это мы идем?
А Рози сказала:
Мы будем спать в доме у одной леди, такая миссис Джордон.
И мы пошли дальше. Я помалкивал. Папа-то меня забыл спросить, чего это я из дому смотался, и лучше-ка я пойду потихоньку спать, может, он и завтра не припомнит. А главное дело, надо будет как-нибудь сыскать дядю Родни и забрать у него мои двадцать четвертаков, пока мы не уехали, ну, ничего, подождем до завтра, может, повезет. Мы шли-шли, и потом Рози сказала: вот он и дом, и мы зашли во двор, а тут вдруг Рози увидела опоссума. Он сидел на персиммоновом дереве во дворе у миссис Джордон, а луна хорошо светила, и мне его тоже стало видно, и я закричал:
Беги! Беги возьми лестницу у миссис Джордон!
А Рози сказала:
Какую тебе еще лестницу! Сейчас же спать!
А я ждать не стал Я как припустился к дому, а Рози бежала за мной и кричала: «Эй, Джорджи! А ну, стой!» а я бежал и не останавливался. Сейчас достанем лестницу, поймаем опоссума и подарим его дедушке напридачу к говяжьему боку, даже и десять центов не надо тратить, а дедушка, наверно, мне тоже даст четвертак, еще двадцать я получу от дяди Родни, и станет у меня двадцать один четвертак, вот будет здорово.
УХАЖИВАНИЕ
Весь Народ жил тогда уже на Плантации. Иссетиббеха и генерал Джексон встретились, обожгли палочки, расписались на бумаге, и через леса протянулась линия, хотя ее не было видно. Она протянулась сквозь лес прямо, как сорока летит, и по одну сторону от нее оказалась Плантация, где вождем был Иссетиббеха, а по другую Америка, где вождем был генерал Джексон . И теперь, если что-то случалось по одну сторону линии, для одних это было несчастьем, а для других счастьем, смотря по тому, чем белый человек владел, так уж повелось с самого начала. Но из-за того только, что дело случилось по ту сторону линии, которой даже увидеть нельзя, белые могли назвать его преступлением, караемым смертью, если только могли дознаться, кто это сделал. Что нам казалось глупым. Одна заваруха тянулась с перерывами неделю: и не из-за того, что белый человек исчез, он был из тех белых, по ком даже белые не скучают, а из-за заблуждения, будто его съели. Словно кто-нибудь, как бы он ни проголодался, рискнет съесть мясо вора и труса в стране, где даже зимой всегда найдется еда, на земле, для которой, как говаривал Иссетиббеха, когда состарился настолько, что от него ничего другого не требовалось, кроме как сидеть на солнышке и ругать Народ за вырождение, а политиков за жадность и безрассудство, Великий Дух потрудился больше, а человек меньше, чем для любой земли, о какой он слышал. Но у нас была свободная страна, и, если белому захотелось установить правило даже такое глупое на своей половине, наше дело маленькое.
Потом Иккемотуббе и Давид Хоггенбек увидели сестру Германа Корзины. Правда, этого никто не миновал раньше или позже ни молодой ни старый, ни холостой ни вдовый, ни даже тот, кто еще не овдовел, у кого и дома хватало, за чем присмотреть, хотя кто скажет, в какую дряхлость надо впасть или до какой уступчивости дойти в молодые годы, чтобы не