взгляд словно искра вспыхивала в его черных глазах. Шинкарка все усмехалась, говорила:
Зачем вы потчуете так часто, сосед, ему будет лишнее это.
Она твоего добра жалеет, Яков.
Отчего мне не пить? Напьюсь, не беда любая жена меня до дому доведет.
А если не захочу? подхватила она, смеясь.
Не захочешь? говорит, а сам ее взглядом меряет. Да разве тебя кто спросит: «Хочешь ли?»
Чайченко перевел тяжело дыхание и взглянул грустно на шинкарку, а шинкарь глядит пристально на него. Маруся, бедная, заговаривает их, потчует шинкарь все не сводит глаз с Чайченка, так что тот почуял его взгляд на себе и встряхнул головой весело: тогда шинкарь глаза в землю уставил.
Скоро в вашем приходе храм построят, говорит Маруся шинкарю, будет у вас много гостей.
Меня, спасибо, добрые люди не забывают, ответил шинкарь, не то за мою приязнь, как за то, что жена хороша, вот задушевному приятелю и любо поглядеть на мою кралечку.
Да и засмеялся, и так засмеялся, кажись, что и у меня сердце екнуло, и шинкарка вздрогнула.
А здоров ли ваш троюродный брат и его молодая жена? спрашивает опять Маруся.
Помяните его душу, милая хозяюшка. А вы еще не слыхали? Я бы давно рассказал вам! Его молодую жену добрые люди отняли у него и завезли куда-то далеко, а он пошел искать ее на дне реки.
Как? Боже мой! Утопился! Бедная она женщина!
Отчего бедная? Она в роскоши теперь; ей лучше еще стало на свете жить Оно как бы на меня я бы дело не так повел: не утопился, не повесился бы один, а разве уж вместе с милым дружком.
Склонился к жене глаза так и искрятся.
Вдвоем, говорят, и умирать охотнее! прибавил.
Одначе домой пора.
Начали прощаться, пошли.
Шинкарка, идя, оглянулась и махнула, знать, Якову рукой, будто невзначай. Шинкарь схватил ее за руку, говорит громко:
Полно махать, пора перестать! Пойдем!
Вот! засмеялась она, не даст хорошенько и с хозяйкой проститься или ты боишься меня потерять, как иголочку?
Если потеряю, так отыщу, будь спокойна, сизая моя голубушка!
И пошли домой. Она, идучи с ним, что-то щебетала и громко смеялась, брала его за руку, обернулась еще к нам и крикнула: «Будьте здоровы!»
Шинкарь шел, не оглядываясь.
Через несколько дней мы услыхали от людей, что вышла ссора между шинкарем и Чайченком и что шинкарь выгнал Чайченка из шинка, что завелась ссора за то между ними, что шинкарь стал свою жену за что-то бранить, а она все отшучивается, смеется; шинкарь не унимается и закричал на нее. Тут Чайченко не перемог своего сердца, вступился за нее должно быть, у него шумело уж в голове. Как стали они один против другого, так едва люди упросили их оставить ссору. И сказал шинкарь Чайченку: «Не приходи больше в шинок». А Чайченко еще кричит: «Отчего?» «Не приходи, говорю, в шинок!»
С того дня никто не видал Чайченка на селе.
Я прихожу к Марусе все ли у вас благополучно, сестрица?
Муж болен, печально ответила она.
Давно заболел?
Да уже три дня. И не ест и не пьет.
(А как раз три дня прошло после ссоры.)
Да где же он?
В светлице лежит.
А он и кличет: «Маруся!»
Она бросилась в светлицу.
Кто это пришел к нам? слышу, спрашивает.
Это Хима пришла меня проведать.
Больше ничего не сказал и не спрашивал. Маруся завернула ко мне. Я ей говорю тогда, тихонько:
Маруся, знаешь ли ты, что было намедни?
Не знаю. А что было?
Пусть не идет Яков в шинок!
Он не пойдет.
Тебя послушается?
Нет, а вчера утром прибежала к нам шинкарка, едва дух переводит, пусть Яков не приходит запрещаю ему! У нас беда. «Слышишь? Не приходи! крикнула на него. У нас беда. Мой будет говорить, что на ярмарку едет, что едет к приятелям, не верь, не приходи!» И побежала от нас. Я ничего больше не знаю. Я боюсь, не было б беды! Расскажи, что ты слыхала?
Я ей рассказала все, что слышала.
И замолчали мы обе, сидим точно над ручьем мысли, как вода, бегут, бегут.
Жаль, говорю, жаль, да не вернется!
Чего жаль? спросила Маруся.
Житья молодого! Века, затраченного даром, вот чего жаль.
Так уж нам на роду написано. О чем жалеть?
Э, милая, разве не видно, в какой ты радости живешь!
Радость не радость не помогут жалости.
Опять замолкли сидим. Уж поздний вечер. Деточки спят спокойно, дочка и сынок маленький, чернавчик, что недавно родился; а в огороде ветер шумит вербами, на дворе черно поблескивает молния.
Куда теперь ты пойдешь в такую непогодь, говорит мне Маруся. Переночуй у меня, видишь,
какой дождь полил.
И осталась я у нее.
Чайченко, слышно, мечется, тяжело вздыхает. Маруся прислушивается, а к нему не входит не посмеет, видно, бедняжка. Раза два вечером он ее кликал спрашивал: кто с нею в хате? словно забывал, что я у них. А ночью стал ее кликать все чаще да чаще и все говорит: «Кто-то пришел к нам!» «Никого нету». «Нет, пришел кто-то: я слышал, как стучались, верно, ждет под дверьми отвори!» Она отворяла нет никого! Немного погодя опять ее шлет: «Кто-то стоит у ворот». А потом: «Кто-то в окно стучит» Она все выходила, смотрела, окликала никого не было, всю эту ночь, темную и грозную, мы так провели.
Мне слышалось, будто Чайченко плакал Маруся молчала, хоть не спала. На рассвете, слышим, кто-то тихонько стучится потом сильней. Маруся выбежала, я за нею.