Катря! говорю я. Мы далеко уже зашли.
Пойдем в пещеру, отвечает мне да с тем словом и пошла; я за ней. «Не ходи, Катря», прошу, а она дальше.
Темно было совсем в пещерах и свежо, как в погребе. Кое-где сверху в трещину горы падал солнечный луч блестящей полосой.
Катря идет все дальше да дальше; уж тяжело дышать мне. «Вернемся, говорю, Катря!»
Идет дальше Дошли к тому месту, где в стене сделана точно постель с изголовьем. Пещера низкая, только что головой человек не достанет; на другой стене вырезаны кресты, а перед теми крестами на полу ямка: стоял тут кто-то годы целые на молитве, поклонами ямку выбил.
Катря стояла и глядела, а сама отчего-то неспокойная, тревожная Как рванет с себя кораллы дорогие, они так и рассыпались! Я кинулась подбирать: «Что с тобою, Катря?»
А она упала на колени возле той каменной постели, слезами обливается. «Что ты, что ты, сестрица, говорила я, испугавшись, бог с тобой!» А она не откликается и плачет.
Насилу я вывела ее из той пещеры на свет божий.
Что с тобою, Катря?
Я в монахини пойду, она говорит весело, как бы нашла что да обрадовалась. Меня как громом ошеломило.
Будет мне покой, промолвила.
В монахини? говорю. А мать? А отец?
Идем домой, идем! перебила она меня. Пусть отец да мать снаряжают!
И почти бегом домой, а я за ней.
Вошли мы в хату. Это было в праздник. Отец и мать сидели у стола, разговаривали. Катря поклонилась им в ноги и просит:
Батюшка, и вы, матушка, отпустите меня в монахини, буду век богу молиться, благословите меня.
Мать всплеснула руками: «Дитя мое милое!» Отец встал.
Я пойду в монахини, промолвила снова Катря, богу молиться.
Ты у нас одна, дитятко мое; мы тебя лелеяли, а ты думаешь нас покинуть на старость, плачет мать.
Лучше буду за вас бога молить, говорит Катря.
Полно, дочка, полно, молвил отец, чтоб я такого слова не слыхал больше от тебя!
Так вы меня не пускаете, вскрикнула Катря. Пустите. Не губите души моей!
Я сказал: полно ну и полно! Я никогда тебя, молодую девушку, на это не благословлю!
Примет ли тебя бог милосердый, если родители не благословят, дитя мое? уговаривает мать.
Пустите меня не губите души моей. Я пойду, все одно твердит.
Прошло с неделю времени. В одно утро встаем мы, нет Катри: где это она? Хожу везде, кличу не отзывается; мать себе искать как в воду канула, никто из соседей даже не видал, чтоб шла. Верно, вышла погулять рано, говорим, а самим не верится что-то; так сердце и замирает Уже и полдень, нет Катри, вечер, ночь не приходит она. Мать, бедная, по десяти раз в каждый уголок засматривает; как сонная стала, все мается приставляет руку к глазам, не видать ли? Отца дома не было. Как приехал, услыхал, бледнеет, бледнеет точно свеча тухнет.
Когда? спросил он.
Вчера раненько, проснулись мы, а ее уж нет!
Отец перепрёг других лошадей и уехал.
Два дня его не было. На третий вернулся.
Нашел? спрашивает мать, издалека его увидавши, бежит к нему.
Нету, ответил.
Сколько ни искали, сколько ни спрашивали нет и нет. «Куда-то она пошла, бедное дитя мое! плачется мать день и ночь. Может, теперь в великой беде, может»
Отец молчит; только будто что гнетет его голову к земле идет или сидит, все наклонившись.
Нет хуже на свете неизвестности ничего: ни успокоиться, ни погоревать не даст хорошенько; так и мы жили. Что час, Катрю хоронили; что час, к живым возвращали; нужду и горе ее, не ведаючи, оплакивали, то надежду полагали, что бог ей во всем поможет, на доброе выведет.
Говорим, бывало, с матерью да вспоминаем, отец слушает, склонивши голову Сам слова не проронит. Приходили то и дело к нам люди навестить нас в горе; всего чаще забегали наши знакомые молодицы-жалобницы; они тут, бывало, у нас и наговорятся и наплачутся; каждая кстати и свое горе припомнит. Осуждала нас Филипиха, что мы сами виноваты за Катрю, а сама горевала пуще нашего за Марусю, с такою ж виною.
Протянули мы осень и зиму; дождались снова весны, все тоска, тревога.
Прошли слухи, что где-то в уезде видели девушку, что никто ее не знал, кто она такая; отец едет спрашивать, все кругом объедет, нет; проведает, что мертвую нашли, едет скорей на нее посмотреть; где-то утопшую вытащили отец туда. Мы плачем, как он едет, плачем, как и приедет, где ж она, радость наша? Утром как-то кличут отца да мать к священнику. Мать и перепугалась, и обрадовалась что такое?
Зачем это? спрашивает дьячка, что пришел за ними. Скажите нам, голубчик.
Бог его знает, матушка, не знаю.
И вправду он был таков, что ничего, кроме своего клироса, не знал; и голова-то у него была такая крошечная, как зернышко.
Приходят наши к священнику, а он им говорит:
Радуйтесь, ваша дочь жива и здорова.
Рассказывает он, что Катря уже в монастыре, далеко, под Киевом где-то, что письмо ему пишут из того монастыря, дескать, такая-то девушка из вашего села пришла
в наш монастырь и осталась, имея благое наитие (как-то он по-книжному читал) монахинею быть; а игуменья, узнавши, что родители у нее зажиточные, пишет: не благоугодно ли им будет пожертвовать что на братию, потому что она поселилась у них в такой бедности, что и сказать нельзя; монахини из милости обдарили ее, чем кто мог; а пусть родители не заграждают ей спасенья, что это тяжкий грех, и пусть шлют дочери свое благословение. «Мы молимся богу, пишет, что не забывает нас, посылая новых агнцев к нашему стаду, а вас просим, чтоб наставить на путь родителей: всякое даяние благо!»