А ты не мать, что ли, своей дочери? Уж ты, право, сердце мое, баба настоящая. Начни он прихотничать, так ты и руки опустишь, пускай, дескать, гинет счастье моего дитяти, лишь бы старый мой успокоился!
Как услышала вдова, что мать отца боится за сватанье, она бодро взялась помогать: «Что из того, что ты головою раскачиваешь? Доброе дело, говоришь, доводи же его до конца!» Да и отдохнуть не дает, подговаривает: «Скорей! Берись за старого!» Бывало, странно, даже за рукава трясет, чтоб скорей.
Начала мать подходить так и сяк к старику, начала про Чайчиху речь вести, что хорошую знакомую себе нажила, хвалить ее да кстати и молодого ее сына: «Что это за парубок хороший, работник какой, на все удалый! Это матери не то что сын, а милость божия!»
Я не знаю, каков он в работе, говорит отец, а что в танцах так искусен: вертит девушками, как мухами.
А что ж, мой серденько, если веселого нрава, то весело с ним и жить будет, кому господь судит. Сам не будет печалиться и жене не даст.
Не
всякую печаль танцор растанцует, ответил отец.
А что? спросила Филипиха. Говорила своему упористому?
Говорила, да не разберешь его, друг мой, такими обиняками ответит.
Уж ты, право, как овца. Я б ему показала, что я жена, а не работница его Вот мать.
В другой раз опять подбирается хвалить Чайченка: и сякой и такой, красивый и умница. Отец пристально посмотрел ей в глаза.
Что это ты расхваливаешь его, точно зятя?
Когда божья воля да твое согласие, мой друг, ответила ему мать тихо и убедительно, я бы желала.
Мы с Катрею сидим не дохнем. Старик поглядел на жену взглянул и на дочь.
Не ищи дочери пары, старуха, сказал он, я уже сам ей нашел, повремените до осени.
Мать глядь на дочку а она точно мертвая. Всплеснула руками.
За кого же ты отдать ее хочешь?
Это уж мне знать. Да и вышел из хаты.
Полно, дочка! Полно, дитя мое! уговаривает мать Катрю. Не печаль своего сердца, пташечка моя милая! Полно! Я для тебя на все пойду, я еще поклонюсь отцу твоему, я буду его за тебя просить.
Идите же, мать моя родная, просите сейчас! Идите же, моя святая, идите!
Нельзя же так, дитя, хуже будет погоди немножко!
Ах, мама! мама! Да чего же ожидать!
Мы стали ее уговаривать. Да когда же кто уговорит молодую, нетерпеливую печаль разумным, холодным словом? Катря слушает, обливаясь слезами, да знай свое: «Идите, идите сейчас!»
Катря, душечка, говорю и я, ты видишь, отец не спокоен; попробуй теперь кто просить его крикнет: «годи!», тогда убирайся наверное и в другой раз наверное не проси!
Горе мне! горе мне! плачет она. Хорошо, подожду. Как тяжело! Или это смерть моя приходит? Надо еще ждать Когда ж это будет? Скажите, мама?
А вот тотчас после обеда. Вы с сестрою выдьте из хаты, я тогда ему и скажу Для своего дитяти и голову на плаху кладут. Не убивайся же, моя дочка, не губи свое здоровье, серденько
Надо подождать, говорит снова Катря. Ох, не ждет пташечка, в Клетку пойманная, бьется грудью, крылышками, пробить свои тяжкие запоры хочет так и твое бедное сердечушко
VI
После обеда мы с Катрей сейчас вышли из хаты, стали рядом под дверьми.
Долго в хате было тихо.
Друг мой! заговорила мать, нашу Катрю хотят сватать.
Так что ж! Пусть сватают, в этом обиды нету.
Молодой Чайченко хочет сватать какая твоя воля будет?
Я за Чайченка не отдам.
Силой я оторвала Катрю от дверей: «Катря! Катря! Все пропадет!»
Она дрожит и слушает меня, как дитя, стоит, молчит
Дитяти очень полюбился, упрашивает мать, пусть она у нас счастлива будет!
Я не на то дочь вырастил, сказал грозно отец, чтоб отдать ее за первого бродягу, который приглянется ей!
Чем же они не люди? И добрые, и зажиточные; все их в почете имеют.
За что в почете? Разве за то, что пришли они неведомо для чего, да и поселились в чужом селе?
Знали бы люди, была бы слава нехорошая; а то всяк почитает их. Ты сам прежде к ним заходил.
Я по всем битым дорогам толкаюсь на всяких людей набредешь, а как присмотришься, то б и в свои ворота никогда его не впустил.
Подумай, мой сердечный, чтоб дитя наше не сгубило свое здоровье она у нас одна.
Годи с пустяками!
Катря как вскрикнет, как бросится к двери. Я ее схватила, не пускаю, прошу.
Что там? спрашивает отец; из хаты выбежала мать.
Да это мы идем по воду, отвечаю я громко.
Скорей коромысло на плечи, а Катрю за собою за рукав тащу; мать просит уйти, уйти, скорей.
Обожди, Катенька, немного, может, отец еще умилостивится, он ведь тебя любит жалеет.
Куда ты меня тащишь? Чего ты от меня хочешь?
Я и сама испугалась.
Бог с тобою, говорю, помысли хорошенько! Я тебе добра советую. Она залилась слезами.
Если бы я хоть увидела его, сестра моя! Пойдем скорей в лес он сегодня в лесу, рубит там деревья.
Идти, так идти, говорю, не плачь только.
Она отерла рукавом глазки, спрятали ведра и коромысло около рва в бурьяне и побежали, взявшись за руки, к лесу.
До лесу смотреть и близко, да не вдруг перепрыгнешь: разумному человеку ходьбы на добрый час, а мы перебежали, не переводя духу.
Слышим, топор стучит и эхо по деревьям доносит голос к нам кто-то песню поет.