Я прощаюсь с нею она вздохнула тяжело и говорит: «Хорошее, да не наше». Я вышла слезы меня душат, готова была вернуться, сказать, что я соврала. Иду, ноги не слушаются, все тише и тише остановилась погляжу хоть на их хату! Вижу, он выходит из ворот Я скорее своею дорогой, а что-то за плечи будто взяло, гнетет к земле, подкашивает ноги Слышу близка его шаги, ничего не вижу перед собою, как будто на сердце моем кто ступает Поравнялся: «Так поздравлять вас с нынешнею осенью?» Голубушки мои! Если я сама помню, как я ему во всем призналась, что я его одного люблю на всем свете то умри я. Долго говорить нельзя было: все знакомые люди проходили по улице; он сказал, что ко мне придет вечером дослушать меня.
Как только наши уснули, я выпустила Катрю из хаты, а сама села, чтоб сон не клонил, да мне и не хотелось спать. Что такое? Нет да нет ее.
Как она мешкает! Думаю: хорошо ей там, так она и забыла про меня; а каково мне тут ждать? Каждую минуту бояться, что дознаются и, пожалуй, сгонят меня со двора Такие-то люди на свете! Пришло на мысль все сиротство мое, что не помню я голоса своей матушки, нежного взгляда отца, как другие слышат и видят по всяк час, что живу я в чужой семье из милости: угождаю я хорошо, а что не так, скажут: поди прочь. А свои дети и не угождают и не слушают, а их любят, как душу, нежат, голубят их и теперь я лила слезы горькие; до чего мне прежде и нужды не было, теперь захотелось того, на что-то надо стало
Утираю слезы, подняла голову как все грустно смотрит на меня, в
окно уже рассвет синеет.
Осмотрелась, да и самой мне чудно стало, чего это я и по чему так сильно затужила? Разве я не знала Катри? Разве не знала, что она до света замешкает да и кто бы, любя, спешил со свидания! И разве я сегодня только осиротела? Или вот сейчас бедна стала? Все это было горе старое, беда давняя, неисправимая! Усмехнулась я сама над собой, да и вышла навстречу Катре за ворота. За воротами еще долгонько ждала, пока она прибежала веселая, румяная такая, хорошенькая.
А что, насмотрелась? Наговорилась?
Все я ему сказала, все Как же я люблю его, сестрица моя! Господи! Какой он хороший!
А он что говорил?
Еще спрашивает, очень ли я люблю его Он придет завтра.
С того времени стали они каждый вечер видеться.
Бывало, иногда и я, провожая Катрю, увижу его в темноте стоит как явор! В воскресенье или в праздник какой пойдем, бывало, вдвоем, будто погулять, в тихое утро, а тут и он навстречу, и какой-то грустный.
Я и спросила однажды Катрю: вы с ним никогда не ссоритесь?
А Катря:
Бог с тобой! Перекрестись! Да как с ним ссориться?
Отчего же он все будто не весел?
Такой всегда, сказала она и задумалась «Ты грустен? спрашиваю его. Отчего, милый, ты грустен?» А он мне: «На свете больше печали, чем радости! Знай, мое сердце!» «Да когда я знаю, что ты меня любишь, я забыла, что печаль живет на свете». «Это, говорит, бог так дает только девушкам да певчим пташкам». Такой он, сестрица! И говорит и ласкает грустно, а за то мне он еще любимей, еще милей.
Не знаю, как мать приметила наше дело и ну допрашивать Катрю, она и призналась во всем своей доброй маме. А мать покачала головой:
Пришла и твоя пора, дочка! Смотри же, Катря, это на весь век! Гляди, кого выбираешь. А разглядишь пусть тебя матерь божия благословит и поможет тебе.
Отец никогда ничего не спрашивал. Догадывался ли он, нет ли, сказала ли ему мать? мы того не знали. Раза два утром он как-то пристально на нас поглядывал. А даром он, бывало, не глянет лишний раз. Часто Катря разговорится, сидя со мной, какая у нее свадьба будет; как я в гости приду к ней с Марусею; а войдет в хату отец, мы и всполошимся: одна вскочит, другая ищет чего-то за печкою. Отец сядет, опершись локтями на колени, нагнет голову и глядит на пол, мы и не смотрим, а знаем, что глядит еще. «А в каком углу пожар в хате?» скажет он дескать, вижу вашу суету, не скроетесь от меня.
Мы так и окаменеем. Начнем про хозяйство говорить матери, что вот за то или за то надо бы приняться сейчас, чтобы не ушло. Мы уж тут так горячо и дружно за ту работу примемся, что боже наш! Чего бы, кажись, бояться? Мы были уверены, что он примет ласково сватов Чайченка; Чайченко богат и молод, да если еще и дочери люб? Чайченко с людьми хорошо живет нечего тут опасаться! А все-таки страшно, как глянет на нас как-то неласково. Хотя б что сказал! Нет!
А мать-то для дочки втихомолку старается. Вижу, где встретятся с Чайчихою, садятся рядышком и разговаривают уста с устами близехонько, душевно. А прощаются, так уж так обнимаются крепко. Придет ли к нам Чайчиха во вторник, уж в среду мать к Чайчихе идет. Чайчиха опять не замедлит проведать нас, матушка не останется в долгу; лишь праздник какой, уж и здравствуются наши старушки и целуются. Катря призналась нам с Марусею, что Яков будет ее сватать осенью. Мать с Филипихой советуется; рассказала ей все, что дочка по нраву пришлась Чайченко, что это хорошие люди, с ними жить не нажиться!
Дай боже счастья! говорит Филипиха.
Ох, голубка моя! Я не знаю еще, как муж согласится! Кажись, нечего бы ему и не соглашаться? Жених такой, что хоть кому под пару; а все я за старика боюсь он свое знает.