Однако Тора не разочла, что было все-таки благоразумнее уезжать и увозить мать даже и больную
Через два дня после ареста Шварца г-жу Кнаус все равно заставили подняться на ноги.
В доме появились солдаты с простым капралом, который ими командовал. Поднятая дерзко и грубо, больная женщина с дочерью и сыном была перевезена
в ту самую канцелярию, где властвовал долго Шварц. Все трое были заключены вместе в одну из больших камер.
В чем заключалась вина семьи Кнаус, разумеется, никто не говорил, ибо не знал. Были составлены списки близких лиц герцога и его клевретов. Клаусы были в числе первых Этого было достаточно.
Заарестование семьи немедленно повело к тому, что их квартиру ограбили сначала солдаты, а затем всякие «незнаемые» люди, явившиеся с улицы, когда раскрытый дом был брошен на произвол судьбы, а прислуга со страху разбежалась.
Допрос Кнаусов и многих других, арестованных по тем же соображениям, был, однако, отложен на неопределенное время Канцелярия была заперта. Все, ее изображавшее, ее наличный состав, преобразилось за двое суток в арестантов. Ходили слухи, что обновленная канцелярия составляется из приверженцев первого министра графа Миниха, но вступят в должность и начнут чинить суд и расправу они еще не скоро.
Положение Кнаусов и им подобных было исключительно в том отношении, что им окончательно не у кого было просить покровительства и защиты.
Народилась новая немецкая же партия приверженцы правительницы и принца-генералиссимуса, которая относилась к ним, казалось, даже враждебнее, чем русские.
Все, что поднялось к власти, ненавидело своих павших соотчичей и презрительно звало их кличкой die Kurländer (курляндцы).
XXXVII
Разумеется, он тотчас снова обратился к Торе Кнаус. Она хлопотала за него. Карл явился к нему в крепость. Но вести были плохие. Наконец дело повернулось ужасно Теперь он лежал на кровати с глухой болью во всех членах и с жгучей болью в спине. Вчера вечером, вызванный пред полуночью к допросу, он был подвергнут пытке Но телесное страдание заглушалось чувством стыда и страшного озлобления. Впрочем, вообще мысль о себе самом приходила лишь изредка. Постоянная мысль об отце и сестре преобладала и лежала на сердце гнетом. Он ничего не знал об их судьбе. Вина его увеличилась, а виновником этого был он же сам, давший отцу средство бежать. Теперь, почему знать, старика могут тоже начать пытать. А разве он, дряхлый и хилый здоровьем, может выдержать истязание? Сестра тоже жила более или менее спокойно в деревне, а по его вине теперь попала в число заключенных.
Наверное Львов ничего еще не знал, но был все-таки глубоко убежден кое-что угадав из своего допроса, что старику отцу грозит та же беда: допрос с пристрастием или дыба!
Бедный молодой человек, вчера пытанный и лежащий на кровати, не знал и даже не предчувствовал, что старик отец, тоже пытанный вчера после него, на той же дыбе, не выдержал страшного и смертельного для его лет истязания. В это утро из крепости уже вывезли покойника в дощатом гробу на одно из ближайших кладбищ.
«Какие дни! Какие дни! восклицал мысленно Львов. Все сказывают лютые Правда!.. Но и диковинные тоже!.. Опасался я Коптева, и вышла диковина! А затем, считая себя навсегда спасенным, думал вместе с отцом и сестрой убежать на край света, а тут вдруг какой-то неведомый иуда-предатель погубил всех и совсем. Нет сомнения, что и бедный Коптев, благородно поступивший, тоже пострадал из-за нас».
Около полудня унтер пришел к заключенному, принес ему в горшке теплых щей, краюху хлеба и полбутылки квасу. Заперев за собой дверь, он весело и как-то странно поглядел на Львова.
Ну, барин, кушай! А когда покушаешь, я тебе такое скажу, что ахнешь и запрыгаешь! Хоть и поковеркали тебя вчера в застенке, а все-таки запрыгаешь.
Что такое? тоскливо спросил Львов.
А ты прежде покушай!
Но веселое лицо унтера настолько удивило молодого человека, что он ответил решительно и садясь на кровати:
Нет, служивый, говори. Хорошие ведь вести?
Хорошие, барин!
Прослышал ты, что меня господин Шварц требует освободить?
Шварц? И унтер весело присвистнул. Ваш вельможа Шварц теперь И он снова свистнул.
Что такое? Что ты?
А вот что, барин! Господь Бог сжалился над нами, грешными! шепотом заговорил он, хотя за толстой дверью в коридоре никто бы не услыхал его голоса. Злодей российский захвачен и сам отвезен в Шлиссельбургскую крепость. Сам Бирон!
Львов вскочил с места, бросился к унтер-офицеру и схватил его за плечи.
Да! Да! рассмеялся
этот. Не ты один этак-то прыгаешь весь Питер прыгает да Богу молится.
Да правда ли?! вскрикнул Львов.
Чего тебе? Правда, говорят тебе! Ночью сам фельдмаршал собственноручно захватил его в кроватке, скрутил, заткнул глотку и потащил! А таперича, поди его, уже нажаривают плетьми.
Львов схватил себя за голову и опустился снова на кровать. Унтер что-то продолжал говорить, но он не слушал.
Ведь это спасение! Наше спасение! бормотал он сам себе.
И все, все, все! расслышал он слова, которые повторял унтер чуть не в десятый раз.
Что все? спросил он.