Некоторые гости, однако, качали головами и перешептывались. Дворянин Саблуков находил, что снимать сапог под столом за ужином в гостях совсем неприлично.
Невежество это, как хотите! говорил он Брускову вполголоса.
И офицер смущался.
Может, у них там это про обычай! заметил капитан, гонец за рагат-лукумом, хохотавший больше всех от приключения.
Не может сего быть! Это вольность с нами. Что же он нас не за дворян почитает. У себя бы в отечестве он этого сделать не отважился.
И умный Саблуков решил, что маркиз Морельен зазнался в России, благо помещен во дворце князя Таврического, и смотрит теперь на русских людей, как на дрянь, не стоящую вежливого обращения.
Да зачем, спроси ты, он снял сапог? приставала хозяйка к сыну, стараясь обвинить гостя, а не любимца Жучка. Колдовал он, я боюсь, у меня под столом.
Какое тут, черт, колдовство, матушка, сердился Брусков. Скотина он невоспитанная. Вот и все!..
Спрашивали маркиза, зачем он снял сапог. Он жался и объяснял на разные лады.
Гости разъехались, обещаясь Брускову не оглашать казуса, а себе обещаясь наутро разнести по городу повествование об изгрызенном сапоге маркиза.
Зачем вы сняли сапог? сказал Брусков, провожая гостя. Если вы это сделаете где-нибудь, вас пускать к себе не будут.
Отчего? изумился маркиз. Никто бы и не заметил ничего, если бы не скверная собака.
Да зачем вы сняли? загорячился Брусков.
У меня мозоли. А сапоги новые. Странные вы люди, mein Gott!
вдруг обиделся маркиз.
IX
Маркиз, эмигрант и придворный короля Людовика XVI, был настолько сильно взволнован, что достал из шкатулки флакон с каким-то спиртуозным и крепким снадобьем и стал нюхать, чтобы освежить голову и привести свои мысли в порядок.
Дело в том, что маркиз Морельен, уже освоившийся со всем и со всеми во дворце, начинал уже давно смущаться при мысли предстать пред могущественным Потемкиным.
Разные важные сановники, приезжавшие к князю и которых он видел из окон своих комнат, выходящих на подъезд, как бы говорили ему:
Мы важные люди, а он еще важнее и выше нас. И если эти так надменны и строги, горды и неприступны, то каков же он к которому они приезжают скромными просителями. Что же он?.. Гигант! Колосс! Земной бог!
И душа маркиза ушла в пятки. Он оделся совсем; поправил на себе парик, переменил сапоги на чулки и башмаки для большего парада и не шел Боялся присылки второго гонца от князя, его недоумения и гнева и все-таки не шел.
Он ждал прибытия Брускова, за которым погнал своего скорохода.
Брусков влетел наконец верхом во двор и почти прибежал в горницы маркиза.
Позвал? Зовет?.. Ну?.. Когда?.. закидал он вопросами привезенного им аристократа-виртуоза.
Волнение Брускова было не менее смущения маркиза.
Ну что ж, Бог милостив? воскликнул он. Помните только одно. Поменьше храбрости. Потише. Посмирнее
Маркиз грустно развел руками, как бы говоря, что смирнее того, как он себя теперь ощущает, быть никак нельзя. Брусков, внимательно оглядев его, подумал то же.
Да Ошибло его Присмирел. Где тут храбрость! Ноги трясутся. Отлично!
И офицер вздохнул свободнее.
Слава Богу! подумал он. В этом виде мой маркиз ничего. Боюсь только, как обласкает его через меру князь, ну и зазнается и испортит все Ну, Господи сохрани и помилуй! Пойдемте.
Бодро, но молча прошли весь дворец и маркиз, и офицер, но двери кабинета переступили оба ни живы ни мертвы
Помяни Господи царя Давида и всю кротость его шептал Брусков и перекрестился набожно.
Вся его судьба, вся жизнь, женитьба, счастье, будущность, розовые мечты и сокровеннейшие надежды все это зависит от этого свидания, все сейчас может прахом рассыпаться.
Князь сидел за письменным столом и работал; он встал навстречу, улыбаясь, протянул музыканту руку и что-то заговорил на французском языке. Брусков все видел и слышал, но ничего не понимал и не чувствовал, у него в голове будто привесили соборный большой колокол и трезвонят во всю мочь.
Маркиз жался как-то, ежился, странно, не понимая, откуда только у него вдруг дишкант взялся со страху, и в ответ на любезности князя отвечал только:
Oui, Altesse! Non, Altesse Votre serviteur Altesse
Altesse нравилось князю, и он, любезно усадив маркиза, продолжал свои занятия и стал рассеянно расспрашивать его о последних событиях во Франции, о положении эмигрантов в чужих краях. Но разговор шел худо, так как князь все более и более углублялся в письма и бумаги, которые переглядывал.
Переведи! услыхал вдруг Брусков приказание князя и точно проснулся вдруг и стал понимать окружающее. И он, отлично, до тонкостей зная французский язык, начал сначала робко, а там все бойчее помогать князю в беседе, в некоторых выражениях.
Какой конфузливый твой француз, заметил наконец князь. Да еще пришепетывает
Он, ваша светлость, действительно Да и вас оробел.
Понимаю, братец. Да ведь он в Версале да Трианоне видал немало всякой всячины.
Он таков от природы робкий. Сам мне признавался! Да, кроме того, он говорил, что с важными людьми, вельможами он приобвык, «свой брат» они ему. А с умными людьми робеет, боясь за глупца прослыть. Об вашей светлости он наслышался еще в Германии.