Капитан Залонский нахмурился, помолчал и вдруг согласился:
Господа, прапорщик прав. Фельдфебель! Вернуть в прежний вид! Уздечку и вилы!
Возвращался фельдфебель злым никому ни слова в ответ на приветствия и на вопросы, Пилипок даже пожалел его. Мальчик совестился, что из-за него столько хлопот человеку!
Но зато как хорошо он почувствовал себя в своей свитке и лаптях! Теперь и солдаты смотрели на него совсем по-иному с любопытством, с сочувствием. И никто не спрашивал о пополнении ни всерьез, ни в шутку. Может, от этого и фельдфебель повеселел. Разговорчивым не стал, но лицо его, казалось, посветлело.
Фельдфебель не повел Пилипка обратно, в блиндаж, а пошел с ним еще дальше, за кухню, в березняк, где стояли тачанки и казацкие оседланные кони; седла новенькие, из желтой кожи, скрипучие. У Пилипка глаза загорелись, когда он увидел этих коней. Лучше немецких. У тех какие-то тяжеловозы, а у наших вороные рысаки, один к одному, ноги точеные и каждый как натянутая
пружина.
В то время мальчик больше всего на свете любил лошадей и никому так не завидовал, как тем, у кого были хорошие лошади. Ему до смерти захотелось проехаться на таком скакуне, в скрипучем седле, вставив ноги в блестящие стремена.
Вскоре в березняк пришли Залонский и ротмистр Ягашин. Их еще не было видно, а спешенные казаки построились на опушке в шеренгу. Пилипок не мог догадаться, как они узнали о приближении офицеров.
Штабс-капитан поздоровался с ними:
Здорово, орлы!
Казаки ответили ему громко и весело:
Здра жла ваш вродь
Позвав фельдфебеля и Пилипка, штабс-капитан подошел с ними к оседланным коням, к самым красивым.
Ездить в седле умеешь?
Угу! радостно воскликнул мальчик, чуть не дрожа от радости и страха: вдруг окажется, что конь невзлюбит и сбросит?
Вот это твой конь, сказал капитан, указав на лошадку поменьше и не такую красивую, как остальные кони.
Но все равно конь был отличный. Пилипок с детским нетерпением подбежал к нему, смело схватил уздечку, вставил лапоть в стремя. И хотя конь покосился на такого необычного ездока и рванулся, чтобы не дать ему сесть, Пилипок с ловкостью белки очутился в седле. Натянул повод. Конь вскинулся, но брыкаться не стал покорился. Пилипок смотрел победителем на капитана и фельдфебеля. Но в это время ротмистр распустил строй. Казаки подошли к лошадям и
Сначала засмеялся кто-то один, увидев такого всадника. За ним другой, третий Через минуту хохотало, может, пятьдесят человек. Пилипка ошеломил их смех. Мальчик не мог понять (да и потом не понял), над чем они смеются. Над свиткой? Над лаптями? Над вилами, которые он не выпускал из рук? Но ведь даже паны никогда не смеялись над его свиткой. А казаки не паны. «Богатеи они», сказал дядя Тихон. Но почему богатеи должны смеяться над его бедностью?
Хотелось ударить коня вилами, вырваться из этого круга и полететь через фронт домой, к матери, к дяде, Пусть стреляют вслед. Свои. Немцы. Кто хочет.
Но никуда он не мог полететь. Он смотрел на штабс-капитана с надеждой, ожидая, что тот прикажет всем замолчать, подаст команду: «Кругом! Шагом арш!» и казаки, пристыженные, исчезнут, а они поедут куда надо.
Залонский не смеялся. Смотрел на всадника так, словно прицеливался или приценивался. А когда он сказал: «Слезай», мальчик почувствовал себя таким обиженным, что свалился на землю кулем соломы и готов был нет, не зареветь, а учинить что-нибудь такое, отчего самому стало бы страшно.
Смех прекратился. Но Пилипок боялся поднять глаза, лицо его то пылало, то леденело даже холодный пот выступил на лбу
Дайте обозного коня, приказал офицер.
Подвели обыкновенную лошадь такую, как гнедой дяди Тихона, как другие лошади те, на которых соседи уехали из деревни при наступлении немцев. Неоседланную лошадь. И уздечка обычная. Правда, ременная, не пеньковая.
Садись.
Пилипок, когда ездили в ночное, легко вскакивал на любого коня, а тут вскочил раз и сполз назад, вскочил вторично упустил вилы и почувствовал, как сползают оборы с левой ноги. Никогда же такого не бывало. Если не ладится, так уж кругом. Надо бы сесть на землю и перевязать оборы. Но неожиданно подскочил казак, помог взобраться на коня.
Вот, лях, как это делается, сказал казак.
Это тоже обидело: какой он лях? Он ведь русский, все в их деревне православные, это в фольварке Паперня, там есть поляки, хотя и тех не называют у них ляхами. Они такие же крестьяне, только ходят не в церковь, а в костел.
Казаки не смеялись, когда Пилипок сел на обозного коня, без седла. Даже потупились, словно им стало неловко. Но это не утешило мальчика.
Штабс-капитан оглядел его и сказал:
Так будет естественнее. Поехали.
Ловко вскочил в седло. Горячий скакун красиво загарцевал под ним, но Пилипку больше не хотелось любоваться офицерскими лошадьми.
Впереди ехали штабс-капитан и ротмистр, за ними два казака, а Пилипок плелся сзади. Отставал. Однако жалел подстегивать лошадь. Изредка Залонский озирался и даже останавливался, поджидая Пилипка. Но и такое внимание не трогало. После обиды и оскорбления ему все стало безразлично, ничто его больше не интересовало. Хотелось одного: домой. Скорей домой! При мысли о том, как трудно ему будет добираться обратно, охватил страх.