Дядечка, а как мне тату своего найти? Он тут, в войске нашем
Иван Свиридович опять свистнул, но уже тихо, протяжно, без удивления, как будто сочувствуя:
Вот оно что! А адрес у тебя какой-нибудь есть?
Адрес?
Ну, письмо отцово. Город какой
Так он же на фронте.
Тогда номер полевой почты Не помнишь? Что ж твой дядя такой грамотей, а отцовского адреса не сказал.
От отца письмо было весной, они с дядей писали ответ, каждое слово повторяли вслух, а бабушка и мать слушали и плакали. В самом деле, на конверте, за которым дядя ходил в Липуны, они писали какой-то номер больше тысячи. Странно, что ни Пилипок, ни дядя Тихон не подумали, что надо запомнить этот адрес. А без адреса
Ты сено в стога кидал? спросил Иван Свиридович, удивив Пилипка вопросом, который показался ему неуместным. А иголку в стогу не терял? Разве легко найти иголку в стогу сена? Вот так же, брат, трудно найти солдата. Может, помнишь, как до войны часть называлась? Где стояла?
Но отца ведь забрали, как война началась.
Погоревали солдаты, что не могут помочь мальчику. Хотя рушилась надежда найти отца, но на душе стало легче от доброго, сердечного слова. В это время его позвал фельдфебель. Солдат он обругал, просто так, для порядка. Но с Пилипком был добр, ласков как и ночью. Повел его по длинной извилистой траншее. Там, на линии окопов, стрекотали пулеметы, правда, не так злобно, как полчаса назад, когда разбудили мальчика; теперь пулеметы, казалось, дразнили друг друга. На песчаном пригорке, где траншея была глубже всех, над головой
завизжали пули, шлепаясь в песок возле самого бруствера. Пилипку вздумалось посмотреть, как пули пробивают землю. Но не успел он приподняться, как получил подзатыльник от фельдфебеля, шедшего сзади:
Не высовывайся, дурень! Я за тебя отвечаю. А то здесь уже не один пулю поймал.
В ложбине, где протекал ручей и куда пули не долетали, у походной кухни Пилипка накормили вкусным супом. Повар подливал ему гущи раза два, стоял рядом, смотрел, как мальчик ест, и вздыхал. Пилипок догадался: вспоминает своих детей.
Потом фельдфебель повел Пилипка обмундировываться. Но тут, в каптерке, Пилипкова мечта сапоги не обрадовала, а, наоборот, опечалила и даже обидела. Сапоги были не простые, солдатские, а хромовые, блестящие, маленькие, на высоких каблуках. Мальчик сообразил, что сапоги женские. Да и фельдфебель, глядя, как Пилипок обувает их, объяснил:
С сестры милосердия снял.
Пилипок представил себе, как сестра (он видел их, когда наши отступали), в белой косынке с красным крестиком надо лбом, маленькая, слабая, не хотела отдавать сапоги и как усатый фельдфебель повалил ее на землю и стащил сапоги. От такой картины мальчику стало горько, противно, обидно, жалко чуть ли не до слез эту незнакомую сестру. Хотел отказаться от сапог. Но о суровом нраве фельдфебелей ему рассказывал еще дядя Тихон, и Пилипок больше, чем офицеров, боялся этого усатого неразговорчивого человека, который может снять сапоги даже с сестры. Примирился он с ним только тогда, когда фельдфебель сам умело, ловко стал подшивать рукава и полы шинели, которую должен был надеть Пилипок.
Шинель понравилась. И фуражка солдатская тоже. Вот явиться бы так домой! Дяде Тихону под козырек: «Ваше благородие! Рядовой Пилип Жменька вернулся с боевого задания!» Сколько было бы радости у матери, у бабушки, у малышей! Вспомнил о доме и опять взгрустнул. Защемило сердце: так они близко мать, дядя и так далеко. Когда шел сюда, все казалось проще. А теперь думал с тревогой: как вернуться? Может, солдатская форма так подействовала? И мальчик пожалел свою свитку, стоптанные лапти. Не удержался, попросил фельдфебеля, чтоб одежду его не затеряли среди солдатской амуниции:
Мне же, дядечка, назад идти, за фронт.
Ежели снаряд каптерку не разнесет, никуда не денется, угрюмо пробормотал фельдфебель.
Приятно стать таким же солдатом, как отец. Но в непривычной амуниции мальчик чувствовал себя неуклюже и неловко. Длинная шинель путалась в ногах, высокие каблуки сапог увязали в песке. Этих сапог Пилипок просто стеснялся. Ему казалось, что солдаты, которые стояли возле кухни и встречались в траншее, насмешливо смотрели на него. Многие спрашивали:
Что, пополнение?
Одни говорили: «Господин фельдфебель», другие же обращались запросто, по-свойски: «Иваныч». Но всем он отвечал коротко и неприветливо:
Пополнение.
А Пилипку хотелось каждому объяснить, кто он и почему здесь.
Один солдат, бежавший с целой связкой порожних котелков, заковыристо выругался, услышав ответ фельдфебеля, и крикнул:
Довоевались, мать вашу
Фельдфебель сунул солдату под нос кулак:
Ты у меня, сукин сын, докаркаешься до штрафной!
И хотя после этого фельдфебель стал еще более суровым и мрачным, Пилипок понял, что солдаты его не боятся и что, видимо, он не такой уж и злой.
В том же офицерском блиндаже, куда Пилипка привели ночью, те же офицеры осматривали его в новой форме. Кто-то похвалил:
Хорош!
Чем не солдат! заключил второй.
А прапорщик Докука сказал:
А по-моему, плохо. Зачем этот маскарад? Если вы хотите показать патриота, покажите его в естественном виде.