Угораздило его садиться в партере. Семена бы сюда. И поглядеть сверху, как бы он выкручивался.
Аплодисменты подкинули его в кресле, он встал, протискиваясь к выходу, наступил соседке на ногу. Жене директора!
Простите!
Пожалуйста.
Но тут его качнуло в сторону зацепился карманом за ручку кресла, и жена директора рассердилась:
Только не садитесь мне на колени.
Я же не нарочно.
Надеюсь!
Весь в поту, он кое-как пристроился возле Петра, в проходе, у стены, но директор почему-то не пошел занимать освободившееся место.
В зале зашелестело, как в саду перед грозой.
Снова поднялся занавес. За столом, около ведущего вечер, стриженого старичка, сгрудились молодые ребята с бородами. Старичок представлял их по очереди, потом сделал короткое вступление, на сцену посыпались записки, их передавала из первого ряда какая-то девушка в обтерханных джинсах. Старичок, поймав очередную записку, подносил ее к самым очкам, сбоку в нее независимо заглядывали бороды. Одна из них замаячила на кафедре и, улыбаясь, стонущим голосом стала читать про родные поля. Что именно происходило с полями, Юрий так и не понял.
Но вот над кафедрой вырос парень в черном свитере, поджарый, светловолосый, с асимметричным лицом. И сразу упала тишина. Звонкий тревожный голос. Слова, летящие, точно искры в сухую траву, казалось, вот-вот земля вспыхнет, займется со всех сторон. И в этом воображаемом, все более сгущавшемся чаду, вызванный к жизни пронзительным голосом, рисовался мрачный кортеж: молодые крестьянские парни в солдатской форме, небрежно несущие на плечах алый гроб с поверженным кумиром, словно с обычным мертвецом. Казалось, он вот-вот воскреснет, взбунтовавшись против простодушной непочтительности конвоя, и все исчезнет зал, люди, эти простые парни с изумленно выпученными глазами, все в порошок, в пепел!
В зале шумели, кричали. Свист перешибал аплодисменты.
Народ повалил к выходу. В спертый воздух зала, остужая щеки, пролились сыроватые запахи парка. Ломались в глазах огни фонарей. Юрий оглянулся. Рыжий чуб Семена, мелькнув невдалеке, уплыл в сторону.
Петь, где ты?
Здесь! отозвалась Вилька из толчеи.
Некоторое время, сжатые толпой, они шли рядом с директорской четой и профессором. Лицо женщины было строгое, бледное. Директор остановился, поправляя на ней шарфик, прогудел:
Тебя хоть не бери. Опять ночь промаешься. Как голова?
В порядке голова
Да, сказал Иван Петрович не то про себя, не то профессору, резкий парень, этот, в свитере. Ничего не скажешь.
Профессор кивнул неопределенно.
Талант, сказала жена директора, зябко поежившись, но не знаю, с каким-то дурным привкусом. Эпатация
Профессор опять кивнул, помалкивая.
И оттого ли, что он со всем соглашался, видимо не вникая в разговор, а может быть, оттого, что эта осторожная покладистость по странной, неосознанной ассоциации связалась с угрожающим духом умершего кумира и тем противным чувством беспомощности, которое при этом внезапно всплыло в душе, напомнив об унизительном споре в лаборатории, Юрий вдруг почувствовал нарастающее раздражение.
А что такое талант? спросил он вдруг неизвестно кого: Петр с Вилькой давно отстали. Эмоция? Накал страсти, воплощенный в образ? А у меня такое ощущение, что все эти эмоции рождены страхом. Да, я так воспринял! упрямо добавил он, почему-то глядя на профессора и чувствуя, что выглядит ужасно глупо. Ну и пусть его трясет, автора. Почему он должен заражать
своим страхом других? Право таланта? Да, профессор?
Викентий Викентьевич дернул головой, точно его боднули. На губах все еще теплилась рассеянная улыбка.
В чем-то вы правы, кивнула жена директора.
Длинная тема, сухо сказал Иван Петрович, а нам уже сворачивать. Можете продолжить ее дома. Хорошо бы с людьми, которые повидали жизнь.
Он остался стоять, тупо глядя им вслед. Если б кто треснул его сейчас по физиономии, сказал бы, наверное, спасибо.
Он увидел замаячившие впереди знакомые фигуры и зашагал, торопясь. Ему нужно было выговориться. Сейчас же. Как наглотавшемуся болотной мути искусственное дыхание. И он заговорил, сбивчиво, горячо передавая суть спора. Петр слушал молча, Вилька крепко поглаживала его руку.
Успокойся. Чепуха какая Успокойся.
А вообще, правильно, заметил Петр, сказал, что думал, по-мужски.
Ты-то уж помолчи, обронила Вилька.
Петр надулся.
Но я согласен и поэтому
Должен высказаться? Но если не все поняли глубину твоих высказываний, можешь повторить еще раз.
Петр засопел:
Я, Виль, при тебе как-то глупею.
Мне трудно определить, засмеялась Вилька, я не знаю, каков ты без меня.
Что-то вдруг произошло. Петр исчез, растворился в темноте, среди прохожих. Юрий хотел было окликнуть его, но Вилька охнула, повиснув на нем.
Каблук подвернулся Правда. Кажется, растяжение.
В свете фонаря белел ее курносый профиль со смешливо прикушенной губой. Так они и пошли. Вилька хромала, держась за него.
В чем дело? спросил он. Вопрос прозвучал до отвращения наивно, все это ему начинало не нравиться. Я был не прав? Из-за чего сыр-бор?
Прав, прав.
Зачем же оскорблять человека?