Те, кого Довбня называл гостями, были пришлые, приезжие люди из центральных областей, кинувшиеся сюда, в плодородное Полесье, от разрухи и голода послевоенного неурожайного лета. Еще на станции в полковом городке видел он мчавшиеся товарняки, облепленные людьми с котомками и мешками. Засуха вконец подломила кое-где оставшихся вовсе без крова крестьян, и они ехали сюда, в незнакомые места, надеясь купить картошки, зерна, а то и поработать в приймах, только бы спастись, пережить тяжелую годину.
Хаты, что победней, были переполнены. Спертым духом прелого сукна, портянок, человечьей беды ударяло в лицо, едва Довбня распахивал сенцы. Люди спали на лавках, на полу, и не сразу можно было отыскать самих хозяев.
Старшина проверял документы, покачивал головой, иные были вовсе без «бумаги», но сам вид их изможденный, замученный да торопливый брянский говорок в ответ на вопросы милиции начисто исключали всякие подозрения.
Рази нам тут праздник! вдруг вздымалась из темного угла встрепанная спросонок бабья голова. Я вот с дитем. Нам бы мучицы малость, мы и уедем. Смилуйся ради господа
Да кто ж тебя гонит, спи
Вот и доку́мент
Не надо документа. Отдыхай, мать. А то вон дите спугаешь. И доставал из бездонного кармана запыленный осколок сахара, совал бабе для малыша.
Дай тебе бог, начальник
Довбня отворачивался, махал рукой. Как бы невзначай заводил разговор о крестьянских делах, мужики оживлялись.
Нам бы до весны обернуться, весной-то и солнце кормит. А там, гляди, и отсеемся. Семена-то нашему «Рассвету» дали, бережем, а уж сами ладно-ть, председатель отпустил, нешто мы задержимся тута, резону нет, семьи нас ждут. А пока, стал быть, вот, гостюем.
Не забижают хозяева?
Что вы, бог с вами. Делятся.
Ну-ну
Оставляя хату, Довбня, как правило, зажигал в сенцах спичку и, если обнаруживал в углу покрытую мешком кадушку с жидкой пахучей закваской, звал хозяина с лампой.
Совесть есть, Прокопий? Хоть бы постояльцев постыдился, такой год, а ты самогонку завел
И Прокопий, или Сафон, или Грицко начинал клясться всеми святыми, что поставлено для блинов. Какой самогон! Но Довбню не так-то просто было обмануть, он брал тесто на язык, каким-то ему одному известным образом определял его истинное назначение и уж тут, не мешкая, просил соли. По тому, как торопливо подавал хозяин соль, радуясь, что легко отделался, ясно было, что Довбня прав.
Довбня для порядка бросал горсть в опару самогона с такой приправой не получится.
И снова они выходили в завьюженную ночь, осиянную каленной морозцем луной.
Внезапно Довбня остановился. Невдалеке за плетнем яростно залаяла собака, и сквозь дунувшую в лицо поземку мгновенный промельк в глазах.
Заметил? Свет-то в окне погас Или почудилось?
Вроде бы.
Довбня торопливо зашагал к плетню. Андрей едва поспевал за ним. Взойдя на крыльцо, старшина задергал чугунную подвеску, в хате послышался плач. Он забухал в дверь железным своим кулаком, плач усилился, казалось, верещали уже хором. Напрасно старшина кричал в глухую, обитую мешковиной дверь:
Открывай, Настя! Оглохла ты, что ли!
Только детский рев в ответ. Даже неловко стало врываются на ночь глядя в чужой дом
В чем дело? спросил Андрей.
Щиплет их не иначе.
Не понял.
Дитей щиплет, шоб орали: боимся, мол, потому не открываем.
Довбня соскочил с крыльца, отступив в тень, вытянутой рукой затарабанил в окно. Андрей невольно прижался к стенке, словно и впрямь ждал выстрела: под луной оба были как на ладошке.
Наконец в сенях завозились, звякнула щеколда.
Это вы, начальник? Заходь, ради бога! донесся звонкий, молодой голос, и в приоткрытой двери мелькнуло яркое платье. С койки за ширмой еще доносилось неохотное ребячье хныканье. Слева на печке виднелась белоснежная, чуть примятая постель под клетчатым пледом. С подоконника зеленовато поблескивала початая бутыль,
на табуретке у стола лежала стопка глаженого белья.
Потом он увидел и саму хозяйку легко скользнувшую из-за ширмы молодуху, неестественно возбужденную, в праздничных монистах на высокой груди. От нее так и веяло жаром, запахом вина и дешевых духов.
А я думаю, хто стукал, аж злякалась. А то ж вы
Неуловимый жест, будто взмах крыла, и табуретка очутилась на середке комнаты, белье исчезло. А сама хозяйка уже протягивала Довбне руку лодочкой, вся трепеща при этом, веселая, с откровенным бабьим вызовом и чуть затаенным смятением в темных, с искрой, глазах.
Здравствуй, здравствуй, Настя
То ж я и кажу здоровеньки булы, гостюшки, шо ж так, без предупреждения
И так видно ждала.
Ой, вы скажете! Свято ж завтра. Его и ждала.
Не раздеваясь, на печи?
Да я тильки свет погасила. И тотчас тронула Андрея за руку словно обожгла. Ой, який гарный вофицер, може, присядете, чайку сготовлю.
Да нет, как старшина
Даже белье не успела прибрать, оборвал Довбня, метнув в Андрея косой взгляд. Мужское?
Да то ж Степино. Мати палец поризала, то я ж парубка выручила. Ну шо ж вы, лейтенант А то приходьте завтра на блины.
Степаново, значит, повысил голос Довбня. Может, Иваново или еще чье-нибудь?
А вы сами спытайте, как бы не обращая внимания на старшину, хлопотала вокруг Андрея хозяйка. Может быть, впрямь решила попотчевать бросила на стол плетенку с пирожками. Довбня вдруг ругнулся, шумно выдохнув сквозь сжатые зубы: