Мучительно сломанная бровь, прикушенная губа. Андрей отвернулся.
Ладно, Горпина, оборвал ее Довбня, твои несчастья известные. И, весь подобравшись, процедил: Но закон есть закон, товарищ лейтенант, отыщем вора.
Будто отхлестал по щекам.
А вы сделайте слепки со следов, вдруг вклинился Бабенко, наивно выпучив глаза, и сразу определите, что не наша машина.
Заткнулся бы, сказал Довбня, глядя под ноги, где уже не было никаких следов.
Андрей перевел дыхание. «Судьба, мелькнула счастливая мысль.
Стефкин бог помогает мне, что ли».
Ну что ж, сказал Довбня, дальше, при дороге, воинские части, машин полно. Пройдемте, лейтенант, прогуляемся, поглядим
Вот когда он понял, что влип Сонный с похмелья Николай, наверное, где-нибудь неподалеку, у дороги, затесался среди чужих машин и дремлет себе как ни в чем не бывало. Когда еще Юра его найдет, да пока раздобудут бензин его оставалось совсем мало, только сейчас об этом вспомнил
Шли молча, метель затихла, выглянуло солнышко. Андрей до рези в глазах всматривался в уходящую вдаль шеренгу машин при дороге, боясь наткнуться на свою, ее можно было узнать сразу по обшарпанному кузову. Полуторки эти, прошедшие войну, доживали последние дни.
Довбня, очевидно не знавший в лицо Николая, начал с крайней новенькой трехтонки, показав копавшемуся в моторе водителю документ. Андрей усердно помогал ему приподнимать брезент, изредка высказывая предположения насчет того, как лучше уличить преступников по пятнам крови.
Мясо они могли выкинуть, а пятна смыть времени не хватило. Наверняка
Довбня помалкивал, и, чем сдержанней он был, тем разговорчивей, ревностней становился Андрей, стараясь сбить с толку милиционера. То останавливал первых встречных солдат и начинал расспрашивать о прибывших ночью машинах, то советовал идти вглубь от дороги, где на просеках тоже виднелись машины, только бы не вперед, смотреть основательно, не упустить бы ни одной. Его прямо несло словами. И так продолжалось до тех пор, пока не укололся о прищуренный взгляд Довбни, поняв, что непривычная говорливость лишь выдает его с головой. И тотчас замолк, успокаивая себя тем, что Довбня попросту не уловит такой психологической тонкости.
Вряд ли что отыщем, не дурак он дожидаться нас, произнес Андрей, наконец, с нарочитой небрежностью, все больше волнуясь: они продвигались вдоль колонны, и вероятность обнаружения машины росла. Но Довбня решил оставить в покое новые машины, да и первую, может быть, проверял лишь для того, чтобы испытать лейтенанта, его-то «старуху» он знал.
Эта его хитрость, в которой Андрей уже не сомневался, подсекла его и вместе с тем странно обозлила. Он замкнулся, насторожась, чувствуя, как натягивается между ними струна недоверия, враждебности, и от этого еще сильней ненавидел коварного старшину.
Я вам непременно нужен? У меня дела
Да нет, ступайте по своим делам.
Но Андрей, точно завороженный, продолжал идти рядом, лишь поймал скользнувшую по красному лицу Довбни усмешку. Но ему уже было наплевать: судьба-индейка вывезет. Закурил, не глядя, протянул пачку сигарет милиционеру почувствовал, что тот не собирается брать, и небрежно сунул обратно в карман.
Побрезговали
Да нет, просто, знаете, привык во всем обходиться своим. По мере, так сказать, возможности. И уточнил со смешком: Берегу достоинство
«Бог ты мой, какая щепетильность».
В таких мелочах?
Это как сказать
Андрей был задет за живое. В спокойном, чуть смущенном облике Довбни не ощущалось подвоха. Старшина вдруг заговорил, словно бы оправдываясь:
Это, знаете, самое ценное быть верным себе. Жизнь штука сложная, и всякого в ней еще хватает И колдобин и ухабов, а ты знай иди, не срывайся, не теряй курса. Что-то удивительно знакомое прозвучало в его словах, в самом тоне раздумчивом и вместе с тем жестком. Ну да, отец говорил то же самое. Очевидно, и Довбня подытоживал что-то свое, пережитое, не совсем связно, окольно Замолк, не спеша чиркнув кресалом, закурил. Обстоятельства, конечно, много значат. Как же! Я Маркса читал, про человека и про обстоятельства. А все же в трудные минуты, в испытаниях, нужно оставаться самим собой Когда-то довелось мне хлебнуть месяц в лагере, до побега к партизанам, там всякое было, и предатели были. Но таких единицы, а в массе-то люди все же люди, гордые существа
Эк вы куда от папирос шагнули, заметил Андрей, ни на минуту не забывая, что жизнь его сейчас в руках этого с виду простоватого, но довольно заковыристого мужичка.
А это в большом и малом. С малого все и начинается, с потери, с уступки себе Мир один, все в нем сплетено, замешано крутенько. Он снова засмеялся, как бы застеснявшись своих обобщений. Так сказать, диалектика
Андрей не ответил, подавленный невесть откуда подступившим ощущением собственной униженности, родившей брезгливость к самому себе. Спасая честь мундира, он стал изворачиваться, хитрить, лгать. И вот уже гаденький инстинкт уберечься!.. А разве не так? Вдруг вспомнилось подобное же происшествие в полку: тогда командир рейдировавшей по Полесью роты попал под трибунал