И родственные связи не стоит забывать, добавил Телепнев-Оболенский. У кого с кем вражда давняя, кто кому чем обязан все сие на руку нам сыграть может. А через посредников и деньгой посулить, дабы язык развязался у кого надобно.
Ну, положим, не всех уговаривать придется да стращать, вполголоса сказал Семен Бельский, рассматривая с отвлеченным видом ногти на левой руке.
Верно, вот хоть митрополита Даниила взять! подхватил Василий Шуйский и взглядом пересекся с Телепневым-Оболенским. Святитель сей молится, дабы избавил Господь державу нашу от гнева небесного, отстранил женку немощную от власти!
Да и без уговоров либо посулов найдутся верные люди, кои поддержат правое дело! добавил конюший боярин, сверкнув на него глазами.
Тени от свечей плясали по лицам бояр, вычерчивая на них тревогу и твердость, обреченных на вечное противостояние с собственной совестью и страхом перед возмездием.
На том и порешим, объявил Василий Шуйский конец переговорам. Я и Семен Федорович займемся расходными книгами, а братья наши уговорами да угрозами. Чем ты займешься, Иван Федорович?
Всем в помощь пойду, сухо ответил Телепнев-Оболенский.
К полуночи встреча завершилась. Князья разошлись в разные стороны, каждый со своей свитой. Никто из обычных посетителей питейного дома так и не понял, что за этими стенами только что решалась судьба Московского великокняжества.
Князь Телепнев-Оболенский остался один. Иван Федорович медленно поглаживал безупречно выбритый подбородок, стараясь сосредоточиться и избавиться от сомнений, иногда закрадывавшихся в его сердце. Он уже предвидел успех своего замысла, которым рассчитывал убить двух зайцев: избавиться от Михаила Глинского и отвести ненависть бояр от самой великой княгини.
В его сознании всплывали картины прошлого. Он видел Елену Глинскую величественную и гордую, с искрами решимости в глазах, подобными двум звездочкам, утопающим в небесной синеве. А рядом с ней ее сыновья, еще совсем малыши, с наивными взглядами, в которых отражалась та же небесная чистота, что и в его собственных глазах. Эта поразительная, почти болезненная схожесть заставляла его душу трепетать, побуждая к поступкам, которые он сам не мог объяснить. Как будто внутри него бушевал ураган, сметавший все на своем пути, оставляя лишь растерянность и глубокую печаль.
«У детей мои глаза, прошептал он, глядя на танцующее пламя свечи. Они должны жить. Даже если их мать вовек не уразумеет, что ради сих чад я творю все оное, даже если она будет проклинать меня за мои действия».
Князь ощущал, как по его венам разливается ледяная решимость. Избавиться от Глинского это долг, который он обязан исполнить, чтобы защитить Елену и ее детей от его влияния. Михаила Львовича можно устранить без лишнего шума, устроив все так, чтобы подозрения пали на других. Нужно стравить этих бояр друг с другом, разжечь в них пламя ненависти и жажды власти, направить их энергию в нужное русло.
Пусть грызутся между собой, пока он будет наблюдать за этим со стороны, укрепляя свои позиции. А Елену убедить, что он, Иван Федорович, единственный ее верный союзник и надежный защитник.
Телепнев-Оболенский медленно кивнул сам себе, словно утверждая принятое решение. План окончательно сложился. Оставалось теперь привести его в исполнение. Он сделает это, не оставив ни единого следа, ни единой улики, способных привести к нему. И все это ради мальчиков со светлыми глазами, такими же, как у него самого.
Хотя Елена настойчиво твердила, что Иоанн и Юрий дети Василия III, внутренний голос подсказывал ему, что она говорит неправду. Князь чувствовал кровную связь с обоими детьми, непреодолимое притяжение к ним, которое испытывают только отцы. Пусть она скрывает правду, защищается ею как щитом, он не станет ничего допытываться, чтобы не подвергать опасности ее и детей.
А потому и у него имелись от Елены маленькие тайны, в которых он тоже не намерен ей признаваться.
Глава 20
Княже, корчмарь челом бьет, лепечет, весть важную имеет.
Какую еще весть? Иван Федорович нахмурился. Знаю я его весть про девицу хворую. Скажи ему, скоро поднимусь к ней.
Да нет, княже, усмехнулся дружинник. Не о девице речь, говорит, весть иная.
Князь удивленно повел бровью.
Ладно, приведи его, велел он, поднимаясь со стула.
В пристройку, робко переступая с ноги на ногу, бесшумно вошел хозяин питейного дома. Его круглое, довольное жизнью лицо, обычно румяное и умиротворенное, сейчас выражало тревогу.
Говори, что приключилось? нетерпеливо спросил князь.
Да вот, княже, замялся корчмарь, теребя край своего фартука. Женка моя, Аксинья, очами больно зоркая, заприметила тут у нас одного человека чудного.
И чего в нем чудного? с улыбкой переспросил Телепнев-Оболенский.
А то, княже, что никогда прежде не потчевали мы его в корчме нашей. Аксинья глаголет, сразу бы запомнила такую образину. Страшный, аки черт из преисподней. Он все по углам сидел, за всеми примечал. А как вы, бояре, вместе собрались, тут же схлынул восвояси.