Вы, наверное, слышали, начал я, мы производили раскопки в месте, известном под названием «Гробница Лафлера» это на границе Долины Фараонов. Занятие, надо сказать, рискованное, результат его, как правило, непредсказуем, и потому наш дорогой шеф всегда отличался необыкновенной скрытностью относительно своих целей. Правда, когда работа завершалась, он был неизменно щедр и распределял деньги более чем честно. Однако постоянное ощущение опасности делало общение с ним затруднительным. Поэтому рассказать я вам смогу не так уж много. Как бы то ни было, два дня тому назад он сменил стоянку, запретил подходить к месту раскопок и вообще вел себя так ну, вы понимаете, я ведь давно его знаю словом, обычно он себя так ведет в предчувствии какого-то большого открытия. В районе нашей стоянки было две хижины, но в них никто не спал группа подобралась небольшая, и все отлично умещались в палатках. Впрочем, вы сами все увидите по крайней мере я на это надеюсь. Я ведь могу на вас рассчитывать, не так ли? Нам надо поторопиться.
Я согласен, спокойно кивнул доктор Петри. Все уже устроено. Хотя один Бог знает, насколько я смогу быть полезен. Но, раз он так хотел
Прошлой ночью, продолжил я рассказ, я услышал или мне почудилось, что услышал, будто шеф меня зовет: «Гревилль! Гревилль!» Голос его показался мне странным. Я спрыгнул с кровати, сунул ноги в тапочки темно было хоть глаз выколи и на ощупь побрел к его палатке.
Я замолк, вновь переживая ужас случившегося. Доктор невозмутимо смотрел на меня, ожидая продолжения.
Он был мертв, сказал я. Лежал в постели. Карандаш выпал из его пальцев. Рядом на полу валялся блокнот, которым он пользовался для записей.
Минутку, прервал меня доктор. Вам показалось, что он мертв. Потом это подтвердилось?
Да. Его осмотрел Форестер, наш химик он, ко всему прочему, член Королевского медицинского общества, хотя и не практикует. Шеф был мертв. Сэр Лайонел Бартон величайший востоковед, какой когда-либо рождался в нашей стране, доктор Петри. Каким острым умом он обладал! Каким был живым, энергичным, преисполненным энтузиазма!
Боже мой! пробормотал доктор. Как считает Форестер, от чего он умер?
Сердечная недостаточность. Совершенно неожиданный приступ.
Немыслимо! Я могу поклясться, что сердце у этого человека было, как у быка. Однако есть еще кое-что, ставящее меня в тупик, мистер Гревилль. Если смерть, как утверждает Форестер, наступила от сердечной недостаточности, то кто послал мне вот это?
Он протянул через стол телеграфный бланк. С нарастающим замешательством я прочел:
«Сэр Лайонел Бартон страдает от каталепсии. Пожалуйста, приезжайте первым же поездом и привезите противоядие, если у вас еще осталось».
Я уставился на Петри.
Никто из нашего лагеря этого не посылал.
Что?!
Уверяю вас. Ни один человек из нашего отряда не мог послать такой телеграммы.
Я перевернул листок и взглянул на штамп. Она была отправлена нынешним утром и вручена адресату в шесть вечера. В полнейшем изумлении я принялся перечитывать ее вслух, но до конца дочитать не успел меня прервал донесшийся со двора крик. Он был негромок, но в нем звучала какая-то сверхъестественная жуть, и это меня удивило. Но куда больше поразила меня реакция доктора Петри: он вскочил, будто в комнате раздался выстрел, и прыгнул к открытому окну.
Что это? воскликнул я.
Крик не был похож ни на что из того, с чем мне приходилось сталкиваться в этой стране, где продавцы фиников, лимонада, воды да любых товаров имели каждый свою песню. Порой странную, но уж никак не жуткую.
Петри с побледневшим лицом повернулся ко мне.
Я не слышал этого уже десять лет, пробормотал он, и надеялся, что никогда больше не услышу.
Что именно?
Сигнал, которым пользуется группа бирманских фанатиков. Нам они известны, как дакойты.
Дакойты? Но дакойты в Бирме давным-давно вымерли!
Петри засмеялся.
Именно такое утверждение
я обнародовал двенадцать лет назад. И ошибся. А сейчас получил тому еще одно подтверждение. Во дворе кричал вовсе не призрак.
И вдруг до меня дошло, до какой степени он потрясен. Доктор отнюдь не принадлежал к нервным людям, и его реакция на инцидент, который мне показался совершеннейшим пустяком, свидетельствовала о том, что дело серьезно.
Боже мой, я снова ошибся, простонал он, возвращаясь к своему креслу. Опять ошибся.
Дверь внезапно распахнулась, и в кабинет вошла женщина. Точнее, вбежала.
Мне приходилось слышать в мужском клубе восторженные разговоры о красоте супруги доктора Петри, но выбранный ею образ жизни был настолько уединенным, что увидел ее я впервые. И понял: все восторги в ее адрес лишь в малой степени отражали действительность. За всю свою жизнь мне не доводилось видеть женщины прекраснее. Не стану даже пытаться ее описать в человеческом языке попросту отсутствуют необходимые для этого слова. Моего присутствия она даже не заметила, и я невольно подумал в чисто мужском недоумении: интересно, какими мистическими цепями удалось доктору Петри удержать это нереально прелестное создание?
Она подбежала к нему, и он обнял ее.
Ты слышал? прошептала она. Ты слышал это!