Шрифт
Фон
Как-то вечером тихой стопою
Поэт подошел к камину,
Покачал головой лохматой
И промолвил с кроткой усмешкой:
«Молчаливая, вялая рыбка,
Золотая моя квартирантка!
В старину с твоей прабабкой
Преглупейшая штука случилась,
В старину она в сеть попалась,
А старик был дурень отпетый
И при том еще находился
У своей старухи под лаптем
Отпустил бескорыстно он рыбку,
А потом, по приказу старухи,
С год он рыбке башку морочил,
Потакая бабьим причудам
Я, дружок мой, ей-ей скромнее:
Ни о чем я клянчить не буду,
Отпущу тебя даром в Сену.
От всего широкого сердца,
Плыви хоть до самого моря.
Приходить я на берег не буду,
Торговаться с тобой не стану,
Даю тебе честное слово!»
Показалось из банки рыльце,
Бисерные глазки сверкнули
Чуть жилец не свалился на пол,
Прозвенела чуть слышно рыбка,
Как комар, забравшийся в цитру:
«Ты чудак, мой добрый хозяин!
Мне совсем не нужна свобода
В Сене, милый, не очень-то чисто,
По Сене плавают пробки,
Раздутые кошки, собаки
И всякий сор пароходный
И пищи в Сене немного,
Либо щука меня заглотает,
Либо я сама с голодухи
На крючок напорюсь рыболовный.
Рыболовы стоят над мостами
По десятку на каждую рыбку
Они, дорогой мой, французы,
Они рыбок с крючка не спускают,
Не такие они дуралеи,
Они рыбок домой уносят,
На оливковом жарят их масле
У тебя мне живется неплохо:
Я привыкла давно к своей банке,
Как ты к своей комнате тесной.
Отпусти тебя бы на волю,
Как об этом в стихах ты просишь,
Пропадешь ты, как жук в океане
Об одном лишь тебя прошу я:
Ты, хозяин мой, страшно рассеян,
Не бросай папиросного пепла,
Бога ради, в мой домик стеклянный,
И не жги до зари ты лампы,
Сочинять ведь и днем ты можешь
До утра я глаз не смыкаю
При ночном электрическом солнце!»
* * *
Поэт в ответ только крякнул
И к окну отошел смущенный.
Первая ласточка (В манере Уолта Уитмена)
О дорогие Соединенные Штаты,
Страдающие золотым ожирением сердца!
Пролетел светлый слух,
Что вы передышку дадите Европе,
Скостите чуть-чуть долги,
Понизите учетный процент,
Устроите платежный антракт
И еще что-то такое в этом же роде,
Чего не понимают поэты
И в чем даже опытный черт
Сломает себе свою козлиную ногу
И тогда Франция, Англия и прочие страны,
Которые еще недавно назывались певучим словом «Антанта»,
(Как имя венгерской графини, звучит это слово!),
Тогда все эти страны в избытке лирических чувств
Тоже что-то такое
Скостят отсрочат рассрочат Германии
И весь земной шар
Легче вздохнет своими двумя полушариями,
О дорогие Соединенные Штаты!
Русские инвалиды
Кто больше их имеет право
На светлый угол, теплый кров?
Союзным братьям мир и слава,
А русским придорожный ров.
Ужели слову «Человечность»
На новой бирже грош цена,
И танцевальная беспечность
Опустошила всех до дна?
Ярлык прекрасен: Лига наций
Но мы без пышных декораций.
Молчит, не видит Бог судья!
Забыть не смеем, ты и я
Здоров? В труде неутомимом
Насущный добываешь хлеб?
Не проходи ж, потупясь, мимо,
Есть долг превыше всех потреб.
Пред горем их наш быт забава
Очнись и дай! Не надо слов
Кто больше их имеет право
На светлый угол, теплый кров?
1926«Иллюстрированной России» (По случаю двухлетнего юбилея)
Но зато еженедельник,
Рядом с модой и верблюдом,
На десерт вас угощает
И другим отборным блюдом:
То бряцаньем звонкой лиры,
То изысканною прозой
В огороде эмигрантском
Лук растет бок о бок с розой
Пусть растет! В пустыне нашей
Дорог каждый нам оазис,
Да и розу удобряет
Основной тиражный базис.
Посему, давайте выпьем,
Оглашая стены зала
Юбилейными словами
В честь двухлетнего журнала
Размножайся от Парижа
До пролива Лаперуза
И, ввиду паденья франка,
Будь внимательнее к Музам!
Елка в тургеневской библиотеке (Внимание детей и взрослых)
Я крепко спал Вдруг двери заскрипели.
Иван Сергеевич Тургенев, милый гость,
Снял теплый шарф, уселся у постели,
Облокотился на бамбуковую трость
И говорит: «Поэт! Я к вам по делу,
Простите, что не вовремя бужу,
Возьмите перышко или кусочек мелу
И запишите то, что я скажу
Моей библиотекою в Париже
Готовится(приятней нет вестей!)
В день двадцать пятый декабря, не ближе,
Чудеснейшая елка для детей.
Прошу вас, друг мой, тисните в газете,
Чтоб вымыли и выстригли ребят.
Пускай приходят взрослые и дети,
Я, запишите, буду очень рад!»
____
В смущении подвинулся я к краю,
Часы со столика упали на кровать
Мой гость исчез Я просьбу исполняю.
Тургеневу могу ль я отказать?
1927, декабрь ПарижРазмышления у подъезда «Лютеции»
Куда тебя судьба не сунет головою
На журналистский ли, на докторский ли бал,
Ты всюду чувствуешь с симпатией живою,
Что ты опять в родной уезд попал.
Опять у вешалки, над тем же самым местом,
Увидишь в зеркале знакомый поворот;
Все та же дама прошлогодним жестом
Все так же красит прошлогодний рот.
И те же самые у входа контролеры,
В петлицах бантики, беспомощность в зрачках,
Все те же смокинги, жилеты и проборы,
Лишь седины прибавилось в висках
Идешь по лестнице и с зоркостью поэта,
Не вскинув глаз, доходишь до всего:
Вот это ноги адвоката Дзета,
А это ножки дочери его.
Любой в нем нос изучен в полной мере,
Любой в нем лоб знаком, как апельсин,
И снова кажется, что пред тобой в партере
Сидит четыреста кузенов и кузин.
И так потянет, сбросив с плеч разлуку,
И предвкушая наш дальнейший путь,
До восемнадцатого ряда всем им руку
Сочувственно с эстрады протянуть
1927 Париж
Шрифт
Фон