Гроб, слава богу, закрытый.
Траурные панегирики звучат в основном на китайском, и я сижу, из-за неловкости тихонько оглядываясь в поисках подсказок, где улыбаться, а где качать головой или смахивать слезу. Когда подходит моя очередь, мать Афины представляет меня как одну из самых близких подруг своей дочери.
Джуни была там в ту ночь, когда не стало моей Афины, сказала миссис Лю. Она сделала все, что могла, чтобы ее спасти.
От этих слов я сразу заливаюсьза слезами. «Что и хорошо», говорит мерзкий, циничный голос в моей голове. Плач придает моему горю искренности. Это отвлекает от того, что я не знаю, за каким хреном вообще здесь нахожусь.
Афина была просто ослепительна, говорю я, причем вполне от души. Она была больше чем жизнь. Недосягаема. Смотреть на нее было все равно что смотреть на солнце. Такая великолепная, что при долгом взгляде становилось больно глазам.
Затем я еще с полчаса изнываю на поминках, пока не нахожу предлог, чтобы уйти мне невмоготу выносить обилие острой китайской еды и скопление пожилых людей, которые не могут или не хотят говорить на английском. При прощании миссис Лю, шмыгая носом, прижимается ко мне. Она берет с меня обещание быть на связи, держать ее в курсе того, как у меня дела. Потекшая от слез тушь оставляет на моей бархатной блузке мелкие, но въедливые пятнышки, которые не выводятся даже после нескольких стирок, так что в конце концов блузку я просто выкидываю.
Я ЗАБРАСЫВАЮ ПРЕПОДАВАНИЕ ДО КОНЦА МЕСЯЦА (у меня полставки в Веритас Колледж, где я готовлю абитуриентов к SAT и занимаюсь гострайтингом эссе для коммон ап обычный старт для всех выпускников Лиги Плюща без лучших перспектив). Шеф недоволен; бухтят, понятное дело, и родители учеников, но у меня сейчас нет сил сидеть вот так в комнате без окон и допытываться, поняли ли прочитанное жующие жвачку сопляки с брекетами. Просто нет сил.
Неделю назад у меня на глазах билась об пол моя подруга, до тех пор, пока не умерла! набрасываюсь я на мать ученика, когда та звонит мне с претензиями. Так что, наверное, я имею право на небольшой отпуск в связи с тяжелой утратой?
Следующие несколько недель я никуда не выхожу.
Весь день сижу в своей квартире в пижаме. Как минимум дюжину раз заказываю чипотле . Пересматриваю старые серии «Офиса» до тех пор, пока не начинаю цитировать их слово в слово, просто чтобы как-то успокоить ум.
А еще я читаю.
Афина не зря собой гордилась. «Последний фронт» это шедевр.
Чтобы сориентироваться, мне приходится зарыться в Википедию. В романе повествуется о невоспетом вкладе Китайского трудового корпуса 140 000 китайских рабочих, завербованных британским правительством и оказавшихся на фронте в годы Первой мировой войны. Многие из них погибли от снарядов и бомб, в результате несчастных случаев и от болезней. По прибытии во Францию большинство рабочих ждало бесчеловечное обращение. Их лишали заработной платы, размещали в грязных и тесных бараках, не давали переводчиков; на них нападали другие рабочие. Многие так и не вернулись домой.
Есть расхожая шутка, что от каждого «серьезного писателя» жди когда-нибудь толстого пафосного романа о войне. Видимо, «Последний фронт» такой роман у Афины. Ее прозе присущи уверенность, сдержанность и лиризм, необходимые для раскрытия такой тяжелой темы без скатывания в инфантильную напыщенность или ханжество. Большинство эпопей о войне, написанных молодыми писателями, как правило, не более чем имитация; авторы выглядят малышами, гарцующими на игрушечных лошадках. А вот военная проза Афины звучит как эхо с поля боя. В ней звенит правда.
Понятно, что она имела в виду, называя эту книгу вершиной своего мастерства. До этого повествование в ее романах было линейным, с единственным главным героем, о котором она писала в третьем лице прошедшего времени. Здесь же Афина делает нечто похожее на то, что показывал Кристофер Нолан в фильме «Дюнкерк»: вместо того чтобы следовать одной конкретной линии повествования, она наслаивает разрозненные сюжеты и перспективы Получается такая движущаяся мозаика; толпа на ней словно кричит в унисон. Достигается эффект кинематографичности; вы представляете себе все с документальной четкостью: сонм голосов, обнажающих прошлое.
История без обозначенного главного героя такой захватывающей быть не должна. Но строки Афины настолько увлекательны, что я продолжаю погружаться в историю, зачитываюсь, вместо того чтобы переносить ее в ноутбук. Это история любви, замаскированная под военную повесть, и детали здесь настолько потрясающе ярки, настолько конкретны, что трудно поверить, что это не мемуары; что автор просто не записывает слова призраков, вещающих ей на ухо. Теперь понятно, почему на написание ушло так много времени: кропотливость исследования сквозит в каждом абзаце, начиная от описания меховых армейских шапок и заканчивая видом эмалированных кружек, из которых рабочие хлебали разбавленный чай.