А все-таки проверить бы этого Сюлюкова, сказала Татьяна Васильевна. Женя съездит в больницу.
Женя кивнул. Саша Гаевский, красивый, немного высокомерный блондин, оживился:
Года два назад общался я с одним Сюлюковым. По-моему, та же фамилия Я тогда еще в прокуратуре Зареченского района работал. Тот Сюлюков был механиком в автошколе ВДОАМ. Вдвоем с одним курсантом под Новый год машину угнали размолотили школьный «Москвич». Тот, второй, не помню его фамилию вальяжное что-то не то директор чего-то, не то зам. Он, кажется, штрафом отделался, а Сюлюкова с работы турнули. Впрочем, может быть, это не тот Сюлюков. Я это дело не вел: только начал, как на курсы послали. А потом сразу в УВД перевели. Ладно, это так А зачем нам, кстати, пьяная драчка, если есть баян?
Да, баян! Баян марки «Этюд» в коричневом неновом футляре со сломанным замочком стоял на заднем сиденье машины Заславского. Принадлежал ли он водителю? Или его оставил кто-то другой? В ответ на такое Сашино предположение Борис только гримасу скроил:
Да смешно это! Такую бандуру забыть! Не трамвайный билет, чтобы обронить в суматохе.
Может, с перепугу? тихо предположил Женя.
Все может быть, согласилась Татьяна Васильевна. Значит, Сашенька, выяснишь у родственников Заславского и в таксопарке, был ли у его друзей или у него баян. Прозвонишь комиссионки. У них ведь все фиксируется, а вещь не маленькая если куплен на днях, запомнили наверняка, кто покупал.
А может, его еще раньше кто-то позабыл в машине? опять подал голос Женя.
Да, я узнаю в бюро находок, не справлялся ли кто, успокоил его Саша.
И не только в городских, посоветовал Мудрый. В таксопарке есть свое, там скорее будут спрашивать.
Не забудь пункты проката, посоветовал Борис.
Вот именно. Татьяна Васильевна встала из-за стола и пошла к вешалке. Разбежались, ребята. Мы с Юрием Вениаминовичем в морг. Женя в больницу. Саша ищет хозяина баяна.
Учтивый Борис подал Марковой пальто, одобрительно помяв пальцами тонко выделанную темно-коричневую кожу.
Кожан у вас, Татьяна Васильевна, подходящий. Прямо-таки комиссарский. Как в те далекие времена Только облегченный.
Это, наверное, потому, что сейчас времена по сравнению с теми облегченные. А? Как ты думаешь, Боря? сказала Маркова.
Не для всех,
не для всех! Борис собирал со стола влажновагые, еще липкие снимки завязшей в грязи машины, скорченного на сиденье человека, трупа на полу морга, крупно сфотографированной простреленной головы словом, все, что войдет потом в фототаблицу по делу об убийстве.
Во второй горбольнице Жене Клишину сначала повезло: он застал ту самую медсестру, которая сообщала в милицию о раненом Сюлюкове. Однако через несколько минут разговора он уже не сомневался, что, если бы не строгий порядок, сестра Иванчихина вряд ли затрудняла бы себя. На Женю она смотрела не то что с безразличием, но даже с явной скукой, отвечала грубо. То ли злилась, что не может уйти домой, отдохнуть после дежурства, то ли вопросы ее раздражали, но иногда она откровенно хамила, и это огорчало Женю, потому что на вид медсестра была очень нежная, тоненькая, с великолепными белыми зубками, глазастая и длинноногая; девушка сначала понравилась ему, как и то, что она никакого волнения не выразила при виде его служебного удостоверения, потому что он не очень доверял людям, которые, едва узнав, что к ним обратился работник милиции, начинают вон из кожи лезть от старания сообщить все, что знают и даже чего не знают. Правда, настроение у Жени скоро изменилось, и виновата была в этом та же сестра Иванчихина.
Вы уверены, что он порезался именно о стакан? спросил Женя.
Еще бы! обиделась девушка. Я сама ему рану промывала, алику битому.
Алику битому?!
Вы что, Шукшина не любите?
Люблю озадачился Женя. А что?
Но ведь это Шукшин называл алкоголиков аликами. Читали «А поутру они проснулись»?
Нет, вздохнул Женя. Но обязательно прочту.
Он даже вынул записную книжку и черкнул там что-то, и от этого, как Иванчихиной показалось, ярко выраженного желания молодого инспектора пополнить свое образование интеллектуальная сестричка вроде бы даже стала меньше злиться и с увлечением начала рассказывать, как она ездила в Москву и специально ходила на кладбище (забыла, какое, но по блату!) на могилу Шукшина, и там как раз лежала ветка калины красной Но тут Женя перебил ее:
Вы сказали битый алик?
Кто? не поняла сестра.
Да Сюлюков. Вы сказали Женя заглянул в книжечку: «Я сама ему рану промывала, алику битому».
А! отмахнулась сестра Иванчихина. Ну конечно, ни с того ни с сего он бы на этот стакан не брякнулся. У него нос был разбит, у Сюлюкова. Наверное, приятель, с которым он пил, его толкнул. По-дружески так, по-товарищески
Почему же вы об этом не сообщили в милицию?
Господи! Сестра Иванчихина завела глаза. О чем тут сообщать? Сюлюков-то к нему никаких претензий не имеет. Алики бранятся только тешатся.
Женя редко сердился. Но эта девица могла вывести из себя кого угодно.
Знаете что?.. начал он.
Что? вызывающе подалась она к нему, предчувствуя какой-то выговор, такой же нудный, как и вопросы этого «сыщика», и готовясь ответить так, как умела отвечать только она одна, сестра Иванчихина: после ее ответов родственники больных плакали и грозились пожаловаться главврачу, но не жаловались, потому что от нее, сестры Иванчихиной, зависело благополучие их больных родственников. А еще этому инспектору сестра Иванчихина по пунктам перечислила бы, что, во-первых, персонала в больнице хронически не хватает, она, сестра Иванчихина, может быть, хотела бы в операционной работать, а приходится гонять по палатам да еще на полставки в приемном покое дежурить, так что ей не до всяких Сюлюковых! А вместо того, чтобы тут время отнимать, милиция ловила бы лучше тех, кто квартиры чистит: вот не далее как две недели назад ее, Иванчихиной, сосед пришел домой, а у него полный чемодан хрусталя вынесли, все украшения жены да еще с зимнего пальто, что в шкафу висело, бритвочкой полтысячного песца срезали.