Ты от меня всё это узнал, бедняк! воскликнул я, и ты же взялся пойти к ней тогда!
Да, заговорил опять Пасынков, это объяснение с ней я его никогда не забуду. Вот когда я узнал, вот когда я понял, что значит давно мною избранное слово: Résignation. Но всё же она осталась моей постоянной мечтой, моим идеалом А жалок тот, кто живет без идеала!
Я глядел на Пасынкова: глаза его, словно устремленные вдаль, блестели лихорадочным блеском.
Я любил ее, продолжал он, я любил ее, ее, спокойную, честную, недоступную, неподкупную; когда она уехала, я чуть не помешался с горя С тех пор я уж никого не любил
И вдруг, отвернувшись, он прижал лицо к подушке и тихо заплакал.
Я вскочил, нагнулся к нему и начал утешать его
Ничего, промолвил он, приподняв голову и встряхнув волосами, это так; немножко горько стало, немножко жалко себя, то есть Но всё это ничего. Всё стихи виноваты. Прочти-ка мне другие, повеселее.
Я взял Лермонтова, стал быстро переворачивать страницы; но мне, как нарочно, всё попадались стихотворения, которые могли опять взволновать Пасынкова. Наконец, я прочел ему «Дары Терека».
Трескотня риторическая! проговорил мой бедный друг тоном наставника, а есть хорошие места. Я, брат, без тебя сам попытался в поэзию пуститься и начал одно стихотворение: «Кубок жизни» ничего не вышло! Наше дело, брат, сочувствовать, не творить Однако я что-то устал; сосну-ка я маленько как ты полагаешь? Экая славная вещь сон, подумаешь! Вся жизнь наша сон, и лучшее в ней опять-таки сон.
А поэзия? спросил я.
И поэзия сон, только райский.
Пасынков закрыл глаза.
Я постоял немного у его постели. Не думал я, чтоб он мог скоро уснуть, однако дыхание его становилось ровнее и продолжительнее. Я на цыпочках вышел вон, вернулся в свою комнату и лег на диван. Долго думал я о том, что мне сказал Пасынков, припоминал многое, дивился, наконец заснул сам
Кто-то толкнул меня; я очнулся: передо мной стоял Елисей.
Пожалуйте к барину, сказал он.
Я тотчас встал.
Что с ним?
Бредит.
Бредит? А прежде с ним этого не бывало?
Нет, и в прошедшую ночь бредил, только сегодня что-то страшно.
Я вошел в комнату Пасынкова. Он не лежал, а сидел на своей постели, наклонясь всем туловищем вперед, тихо разводил
руками, улыбался и говорил, всё говорил голосом беззвучным и слабым, как шелест тростника. Глаза его блуждали. Печальный свет ночника, поставленного на полу и загороженного книгою, лежал недвижным пятном на потолке; лицо Пасынкова казалось еще бледнее в полумраке.
Я подошел к нему, окликнул его он не отозвался. Я стал прислушиваться к его лепету: он бредил о Сибири, о ее лесах. По временам был смысл в его бреде.
«Какие деревья! шептал он, до самого неба. Сколько на них инею! Серебро Сугробы А вот следы маленькие то зайка скакал, то бел горностай Нет, это отец пробежал с моими бумагами. Вон он Вон он! Надо идти; луна светит. Надо идти сыскать бумаги А! Цветок, алый цветок там Софья Вот колокольчики звенят, то мороз звенит Ах, нет; это глупые снегири по кустам прыгают, свистят Вишь, краснозобые! Холодно А! вот Асанов Ах да, ведь он пушка медная пушка, и лафет у него зеленый. Вот отчего он нравится. Звезда покатилась? Нет, это стрела летит. Ах, как скоро, и прямо мне в сердце!.. Кто это выстрелил? Ты, Сонечка?»
Он нагнул голову и начал шептать бессвязные слова. Я взглянул на Елисея: он стоял, заложив руки за спину, и жалостно глядел на своего господина.
А что, брат, ты сделался практическим человеком? спросил он вдруг, устремив на меня такой ясный, такой сознательный взгляд, что я невольно вздрогнул и хотел было ответить, но он тотчас же продолжал: А я, брат, не сделался практическим человеком, не сделался, что ты будешь делать! Мечтателем родился, мечтателем! Мечта, мечта Что такое мечта? Мужик Собакевича вот мечта. Ох!..
Почти до самого утра бредил Пасынков; наконец он понемногу утих, опустился на подушку и задремал. Я вернулся к себе в комнату. Измученный жестокою ночью, я заснул крепко.
Елисей опять меня разбудил.
Ах, батюшка! заговорил он трепетным голосом. Мне сдается, Яков Иваныч помирает
Я побежал к Пасынкову. Он лежал неподвижно. При свете начинавшегося дня он уж казался мертвецом. Он узнал меня.
Прощай, прошептал он, поклонись ей, умираю
Яша! воскликнул я, полно! ты будешь жить
Нет, куда! Умираю Вот возьми себе на память (Он указал рукой на грудь.) Что это? заговорил он вдруг, посмотри-ка: море всё золотое, и по нем голубые острова, мраморные храмы, пальмы, фимиам
Он умолк потянулся
Через полчаса его не стало. Елисей с плачем припал к его ногам. Я закрыл ему глаза.
На шее у него была небольшая шелковая ладанка на черном шнурке. Я взял ее к себе.
На третий день его похоронили Благороднейшее сердце скрылось навсегда в могиле! Я сам бросил на него первую горсть земли.
Я послал к ней Елисея, которого после смерти Пасынкова взял к себе в услужение, с моей визитной карточкой, и велел спросить, дома ли она и могу ли я ее видеть. Елисей скоро вернулся и объявил, что Софья Николаевна дома и принимает.