Кузьма Васильевич засмеялся, взял карты, и всякие нехорошие мысли тотчас выскочили у него из головы.
Но они еще раз вернулись к нему в тот же день. А именно: он уже вышел из калитки на улицу, уже простился с Эмилией, в последний раз крикнув ей «Adieu, Zuckerpüppchen!» , как вдруг мимо его прошмыгнул человек невысокого роста и, обернувшись на миг в его сторону (ночь давно наступила, но луна светила довольно ярко), выставил цыганское худощавое лицо с черными густыми бровями и усами, черными глазами и крючковатым носом. Человек этот тотчас бросился за угол, а Кузьме Васильевичу показалось, что он узнал не лицо его, он никогда не видал его прежде, а обшлаг его рукава: три серебряные пуговки явственно сверкнули на луне. Тревожное недоумение зашевелилось в душе осторожного лейтенанта; вернувшись домой, он не закурил, по обыкновению, своей пенковой трубки. Впрочем, неожиданное знакомство с любезною Эмилией и приятные часы, проведенные в ее обществе, способствовали взволнованному настроению его чувств.
Как он устал, мой крошка! Как ему жарко! проговорила она с соболезнованием. Боже мой! хоть бы воротник расстегнул. Господи! Так душка и прыгает.
Умаялся я, дружок, простонал Кузьма Васильевич. С утра на ногах, да на самом всё припеке. Беда! Домой хотел идти. Там опять эти аспиды, подрядчики! А у вас тут прохлада кажется, соснул бы.
Ну что же? Почивай, мой цыпленочек; здесь никто не мешает
Да совестно как будто
В-вот, что за совесть! Почивай. А я тебя буду как это по-вашему?.. байбайкать. «Schlaf, mein Kindchen, schlafe!» запела она.
Водицы бы сперва испить
Вот тебе стакан воды. Свежая! Как кристалл! Постой, я подушечку под голову положу А вот это от мух.
Она закрыла ему лицо платком.
Спасибо, купидончик Я только так вздремну маленько
Кузьма Васильевич
закрыл глаза и заснул немедленно.
«Schlaf, mein Kindchen, schlafe!» напевала Эмилия, покачиваясь из стороны в сторону и сама тихонько подсмеиваясь и песенке своей и своим движениям.
«Какое у меня большое дитя! думала она. Мальчик!»
Кузьма Васильевич потянулся.
Однако ж я-таки всхрапнул лихо! промолвил он зевая. Поди-ка сюда, мэйне зюссе фрейлен!
Эмилия подошла к нему. Он проворно приподнялся, сунул руку в ее карман и достал небольшие ножницы.
Ach, Herr Je! невольно воскликнула Эмилия.
Это это ножницы? пробормотал Кузьма Васильевич.
Ну да, конечно. А ты что думал пистолет? Ах, какое у тебя смешное лицо! Измято, как подушка, и волосы на затылке все кверху И не смеется Ах, ах! И глаза опухли Ах!
Эмилия захохотала.
Ну, будет, проворчал Кузьма Васильевич и встал с дивана. Будет зубы-то без толку скалить. Коли ничего умнее придумать не можешь, я ведь уйду Я уйду, повторил он, видя, что она не унимается.
Эмилия умолкла.
Ну, полно, оставайся; я не стану Только волосы поправить надо
Нет, что ж Оставь! Я лучше уйду, сказал Кузьма Васильевич и взялся за фуражку.
Эмилия надулась.
Фуй, какой злой! Настоящий русский! Все русские злые! Вот он уходит. Фуй! Вчера мне пять рублей обещал, а сегодня ничего не дает и уходит.
У меня с собой денег нет, буркнул Кузьма Васильевич уже в дверях. Прощай!
Эмилия посмотрела ему вслед и погрозилась пальцем.
Денег нет! Слышите, слышите, что говорит! Ох, какие обманщики эти русские! Но погодите, мопс вы этакой Тантушка, пожалуйте-ка сюда, я вам что скажу.
Вечером того же дня Кузьма Васильевич, ложась спать и раздеваясь, заметил, что в верхнем крае его кожаного пояса вершка на полтора распоролся шов. Как человек аккуратный, он тотчас достал иголку и нитку, навощил ее и сам зашил прореху, а впрочем, не обратил никакого внимания на это, по-видимому, ничтожное обстоятельство.
Вы, господин, присядьте, присядьте, твердила она, подвигая кресло, а мы вас, если позволите, попотчуем!
Мадам Фритче еще раз сделала книксен, вышла из комнаты и скоро вернулась с чашкой шоколада на маленьком железном подносе. Шоколад оказался качества сомнительного, однако Кузьма Васильевич выпил всю чашку с удовольствием, хотя решительно не мог понять, откуда бралась такая прыть у мадам Фритче и что всё это значило? Со всем тем Эмилия не приходила, и он начинал терять терпение и скучать,
как вдруг ему послышались за стеной звуки гитары. Сперва раздался один аккорд, потом другой, третий, четвертый всё громче, громче и полней. Кузьма Васильевич изумился: у Эмилии точно была гитара, но с тремя струнами; он всё еще не собрался купить ей остальные; притом же Эмилии дома не было. Кто ж это мог быть? Опять раздался аккорд, и так звонко, словно в самой комнате Кузьма Васильевич обернулся и чуть не вскрикнул от испуга. Перед ним, на пороге низенькой двери, которой он до тех пор не заметил, тяжелый шкаф ее задвигал, стояло неизвестное существо: дитя не дитя, и не взрослая девушка. Одета она была в белое платьице с пестрыми разводами и красные башмаки с каблучками; прихваченные сверху золотым ободком, густые черные волосы падали в виде плаща с небольшой головки на худенькое тело. Из-под мягкой их громады блестели темным блеском огромные глаза; голые смуглые ручки, обремененные запястьями и кольцами, неподвижно держали гитару. Лица почти не было видно: так оно казалось мало и темно, только губы алели да обозначался узкий прямой нос. Кузьма Васильевич долго стоял как вкопанный и пристально, не смигнув ни разу, глядел на это странное существо; и оно на него глядело и тоже не мигало и не шевелилось. Наконец он очнулся и маленькими шажками подошел к нему.