Его протопить намного легче, чем дом, в чьих спальнях гуляет ветер, а стены насквозь промерзли.
Кучер, что правил санками, с радостью помог мне.
Он открыл двери, примерзшие к косяку, ударив посильнее плечом. Перенес скудные дары провожавших.
В комнату, на низкую софу перед камином, внес огромную охапку соломы.
Тут, перед огнем, заройтесь в сено, барышня, произнес он, разводя в камине огонь и подкладывая к теплу промерзшие поленья, чтоб оттаяли. Да одеждой укройтесь. Все теплее.
Он встал, виновато кряхтя. Отряхнул одежду, пряча взгляд.
Ну, прощайте, глухо произнес он и, не дожидаясь ответа, так и не глянув на меня, вышел, плотно закрыв за собой двери.
Ушел; а мы остались в холоде и одиночестве. Я и крохотная девочка перед разгорающимся огнем.
Ну, преувеличенно бодро произнесла я. Будем устраиваться на ночлег? Теперь это наш дом. Придется привыкать.
Совсем-совсем наш? произнесла вдруг девочка, и я застыла от изумления, полусогнувшись. Хотела поворошить в камине дрова, чтоб горели веселее, да так и замерла с кочергой в руке.
Ты ты говорить умеешь?
Да, ответила она, нерешительно топчась в своих огромных башмаках по холодному полу и прижимая к груди свою черную игрушку. Так совсем-совсем наш?
Да, наш, ответила я.
И больше ничей? настаивала она. Ничей?
Ничей, качнула я головой. Никто не придет и не отнимет. Все тут наше.
Девочка обвела взглядом обстановку. Да, не дворец. Все очень скромно. Пыльно еще очень; но это дело поправимое.
Не нравится?
Девочка помолчала, оглядываясь.
Нравится, ответила она наконец. Клотильды нет, уже хорошо.
О, что ж я болтаю! спохватилась я, подхватив ребенка и усаживая ее на солому. Замерзнешь ведь!
Нет, спокойно ответила девочка. Тут уже тепло. Я почти согрелась.
В корзинке, что собрали мне сердобольные люди в дорогу, я нашла краюху хлеба, немного масла, кусок сахара. Пока горели поленья, наполняя маленькую комнатку жаром, я обошла дом, отыскивая все, чем можно было утеплить наше ложе.
Отыскала шерстяной коврик на полу и постелила его
поверх соломы.
Со стены сорвала пыльный старый ковер. За порогом встряхнула его, как смогла, выколачивая пыль. А потом подержала у огня, чтоб прогреть хоть немного.
Когда ковер стал теплым и перестал напоминать жесткую невыделанную шкуру, накрыла им софу, чтоб получилось что-то вроде палатки, шатра.
Домик в домике, пропищала из-под ковра девочка.
Держи-ка!
От куска желтого сахара я отломила кусочек поменьше и дала его ребенку. Девочка жадно ухватила его, зачмокала жадно, словно никогда в жизни не ела ничего вкуснее.
Впрочем, почему как будто. Наверное, так и было. У Клотильды вряд ли были для этого ребенка лакомства.
На кухне я отыскала старый чайник. В саду потерла его снегом, счищая пыль. Набила и натрамбовала снега внутрь. В шкафу набрала лепестков и листьев, оставшихся от душистых трав.
Они пахли так славно, так знакомо, что я вдруг ощутила летнее тепло и покой.
Отчего-то страх перед смертью отступил.
Я вздохнула свободнее, словно какая-то сила, до той поры меня сковывающая, вдруг исчезла.
И я знала, что все у нас будет хорошо.
Будем чай пить, прошептала я, вешая чайник над пылающими поленьями. Тебя как зовут?
Лиззи, ответила малышка из-под ковра. А тебя?
Я посмотрела на огонь и задумалась.
Какое имя я теперь буду носить?
Та, что умерла от болезни, звалась Ольгой. Сгоревшая в горячке молоденькая жена Жана была Эльжбета. Только обеих их больше не было. Не хотела я называться именами людей, ушедших за черту.
Не знаю, ответила я.
Как так? удивилась девочка и высунула из-под ковра голову.
Забыла, ответила я. Так сильно болела, что забыла свое имя. И вспоминать не хочу. Давай вместе придумаем мне новое?
Новое? недоверчиво переспросила Лиззи. Красивое?
Ну, я надеюсь на твою щедрость, усмехнулась я.
Роза? спросила девочка.
Я глянула в блестящий бок чайника, который еще не успел закоптиться над огнем.
Мое новое лицо было совсем не как у Розы.
Тонкое, бледное, со светлыми ниточками бровей. Меня можно было б назвать привлекательной, если б не печать усталости и болезни, лежащая на челе.
Нет, Лиззи сама поняла, что это имя не подходит мне. У тебя волосы светлые. А роза она яркая. Красная. Ты точно не Роза!
Да, точно подмечено, согласилась я.
Волосы у меня были светлые, длинные, пепельного оттенка, чуть вьющиеся. Наверное, если их отмыть, они будут еще красивее.
Бэлла? меж тем продолжала размышлять Лиззи. О, нет. Я знала одну Бэллу. Она была смуглой, и волосы у нее были черные, как смоль. И щеки круглые, как яблоки! Может, Бьянка? Смотри, ты такая беленькая. Тебе должно подойти это имя.
Бьянка? пробуя новое имя на вкус, вслушиваясь в его звучание, повторила я. А почему бы и нет. Красивое имя. Пусть будет Бьянка. Спасибо!
Потом мы пили чай, пахнущий лесом и ягодами, и по очереди кусали кусок желтого сахара. И мне казалось, что никогда я не ела ничего вкуснее, чем этот сахар с кипяченой водой
Сама не знаю, зачем я согласилась взять с собой эту девочку.
Наверное, это гормоны молодого тела виноваты. Мать, только что потерявшая ребенка, хотела восполнить пустоту в своем сердце. Материнский инстинкт.