Где я?.. Это больница?.. Или я всё ещё на даче, лежу в погребе, сломав шею?..
Мысли путались, растворяясь в жаре, который пожирал меня изнутри.
Я металась в этом агонизирующем тумане, не понимая, сколько прошло времени минуты, часы, дни? Тьма отступала, но вместо неё приходили обрывки звуков, чужих и резких, как скрежет ножа по стеклу.
Голос, грубый, женский, врезался в моё сознание:
Когда уже очнётся эта гадина? Лишний рот только, а толку от неё ноль!
Я вздрогнула, хотя тело едва шевелилось.
Кто это? Откуда столько злости?..
Я пыталась открыть глаза, но веки были тяжёлыми, как камни.
Боль усиливалась, и я почувствовала, как пот стекает по вискам, липкий и холодный. Моя грудь вздымалась с трудом, каждый вдох был битвой. Я абсолютно не понимала, что со мной. Тело почему-то казалось чужим, слабым, словно изношенная одежда, готовая вот-вот порваться.
Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: я больна. Не просто простудой, а чем-то страшным, что вытягивает жизнь. Но как? Я же была на даче, под дождём, затем бродила по дому, потом спустилась в погреб, а теперь
Голос снова ворвался в моё сознание, ближе, злее:
Мариса! Ты, ленивая тварь, хватит валяться! Барон не будет кормить дармоедку!
Мариса?.. Кто такая Мариса?..
Я хотела спросить об этом, сказать, что я не Мариса, а Марина, что не знаю, где я, и пусть мне объяснят хоть что-нибудь Но язык прилип к нёбу. Горло саднило, будто я проглотила песок.
И снова я проваливалась в тьму, но голос не отпускал, как оса, жужжащая над ухом.
Если сдохнешь, так хоть место освободится! прошипела женщина, и я услышала звук, похожий на удар по дереву.
Может, она швырнула что-то?.. Или ударила кого-то?..
В бреду я видела Соню. Она бежала по нашему саду, её косички подпрыгивали, а подсолнухи качались за ней, как стражи.
Мам, смотри, пчёлка! смеялась она, протягивая ладошку.
Мне хотелось обнять её, но она растворялась, и сад вдруг потемнел, превращаясь в пустыню. Я плакала, но слёз не было только жар, сжигающий меня. Антон стоял вдалеке, держа рамку для улья, и смотрел с грустью.
Мариш, не сдавайся, шептал он, но его голос тут же потонул в крике той женщины.
Лина, ты, мелкая дрянь, опять под ногами путаешься? Вон, тащи воду, пока не врезала! орала она.
Лина?.. А это кто?.. Ребёнок?..
Я чувствовала, как моё сердце, несмотря на слабость, сжалось. Если эта орущая негодяйка бьёт ребёнка
Я хотела встать, защитить, но тело предало меня. Руки дрожали, ноги были как ватные. Я лежала, беспомощная, в этом словно бы чужом, больном теле, слушая, как мир вокруг рушится.
Спустя какое-то время запахи начали пробиваться сквозь лихорадочный бред. Плесень, сырость, что-то кислое, как прогорклое масло. Я лежала не на мягкой кровати, а на чём-то жёстком, колючем, что царапало кожу. Солома? Мешковина? Я не могла понять. Где-то рядом скрипнула дверь, и холодный сквозняк коснулся моего лица.
Шайна, ты куда идёшь? Пусть валяется, не до неё! рявкнула всё та же гадкая женщина.
Ответ был тише, почти шёпот:
Она же умрёт, Хильда
Хильда. Вот значит, как звали эту злобную тварь. Я запомнила имя, хотя мысли путались и с трудом укладывались в логические цепочки.
Я снова видела Соню. Она сидела на крыльце дачи, держа банку мёда, и улыбалась.
Мам, он сладкий, как солнце! говорила она.
Я тянулась
к ней, но тут жар снова накатил, и видение исчезло. Моя голова пылала, словно улей, полный гудящих пчёл. Я слышала, как Хильда что-то брюзжала и вновь ругалась на кого-то, но слов было не разобрать.
Потом плач, тонкий, детский. Лина?..
Я хотела крикнуть, чтобы её не трогали, но горло издало только хрип. Боль стала невыносимой, будто кто-то выдавливал из меня последние силы.
Так я и плавала между жизнью и смертью, не понимая, где реальность, а где бред. В какой-то момент внезапно почувствовала прохладную ткань на лбу. Кто-то, с лёгкими руками, заботливо прикладывал компресс.
Держись, Мариса, шептал голос, мягкий, женский, не похожий на Хильду.
Я хотела открыть глаза, увидеть, кто это, но веки не поддавались. Тьма манила, обещая покой, и я не могла сопротивляться. Последнее, что я услышала, было всхлипывание маленькой девочки где-то рядом. А потом тишина, глубокая, как ночь без звёзд, поглотила меня, и я снова отключилась, уходя в пустоту.
Глава 3.
Ну, очнулась наконец, гадина? прорычал голос, тот самый, грубый и злобный, что преследовал меня в бреду. Хильда.
Я с трудом разлепила глаза, веки были тяжёлыми, как мокрый холст. Передо мной стояла женщина высокая, дородная, широкоплечая, с лицом, искажённым презрением. Её волосы цвета ржавчины, тонкие и жирные, были стянуты в тугой узел на затылке, а в руках она держала пустое ведро, с которого капала вода. Я лежала на соломенном тюфяке, в углу какого-то деревянного строения, пахнущего сыростью и плесенью. Потолок был низким, с потемневшими балками, с которых свисала паутина и пакля, а единственное окно, забранное мутным стеклом, едва пропускало тусклый свет.
Где я? прохрипела я, но голос оказался чужим, слабым, как у больного ребёнка. Горло страшно саднило, и вот-вот подбирался кашель.