Ты чего это? растерянно спросил старшина.
Ловко вы бутылочку в танк бросили, немец вмиг запылал. Рябов с огорчением и досадой добавил: А я как есть растерялся, не сразу сообразил, что делать. Орудие-то сразу не повернёшь, а фашист уже пересёк окоп и уходил...
Шпак устало повёл бровями.
Не беда, Игнат, ещё научишься...
Что-то долго нет Волкова, посетовал Рябов. А может, его положили на лечение? угрюмо добавил он.
Ему надо в санчасти отлежаться: рана хоть и не опасная, но её следует лечить, рассудил старшина. Он встал. Вот что, Рябов: ты остаёшься в расчёте за меня, а я схожу в санчасть. Может, Волкову нужна ещё какая-то помощь.
Привет ему от всех нас передайте, попросил Рябов.
Шпак вернулся из санчасти повеселевшим, это заметил даже командир управления батареи лейтенант Семён Жаров.
Что, твой Волков пошёл на поправку? спросил он, глядя на старшину серыми выразительными глазами.
У Жарова были тонкие, как у девушки, брови, и бойцы иногда отпускали шутки в его адрес, чего он не терпел и был в обиде на тех артиллеристов, кто это делал. Шпак его уважал и не позволял ни себе, ни своим подчинённым подобных вольностей.
Да, моему Волкову, как вы, Семён Юрьевич, изволили выразиться, стало лучше, усмехнувшись, промолвил Шпак. Плечо
у него заживает, и через неделю он будет свеж как огурчик. А вот у Кольцова, нашего бывшего командира батареи, ранение посерьёзнее, и поправится он не скоро. Старшина взглянул на Жарова. А у вас что-то есть ко мне?
Есть, Василий Иванович, качнул головой лейтенант. Когда тебя в блиндаже не было, звонил инструктор политотдела майор Лавров. Он приедет к нам к пяти часам вечера, просил передать, чтобы ты был на месте.
Что ему надо? не понял Шпак, а про себя чертыхнулся: «К пяти часам я обещал подойти в санчасть к Марии что теперь делать? Нужно её предупредить, не то ещё обидится».
Лавров хочет встретиться с расчётом орудия, поговорить с бойцами, как прошёл недавний бой, есть ли у них какие-либо предложения на этот счёт. Жаров достал пачку трофейных немецких сигарет, сам закурил и угостил старшину. У Лаврова есть что-то важное и к тебе, Василий Иванович, а вот что он мне так и не сообщил. Сказал лишь, что ему начальник политотдела дал задание написать листовку о героических действиях артиллеристов батареи. Так что не подведи меня, старшина.
Понял, товарищ лейтенант, заверил его Шпак. Встретим мы майора тепло, угостим его настойкой шиповника. Мои ребята заварили ягоды кипятком, да и сок получился очень вкусный. Кстати, налить вам стаканчик? Он уже остыл, в нём много витаминов С так мне сказала медсестра Мария Ивановна.
Тащи, шиповник очень полезный, а я как раз чуток простыл на сквозняке, когда укладывал в нишу ящики со снарядами.
Пока старшина ходил, Жаров докурил папиросу и загасил окурок.
Вернувшийся Шпак протянул лейтенанту стакан со светло-коричневым напитком. Жаров взял его и в два приёма выпил.
Вот это да! улыбнулся он, вытирая платком губы. Теперь я понимаю, почему тебя в бою не берёт пуля, шутливо добавил он.
Такого напитка ребята приготовили целых три литра, и половину я отнёс в санчасть, чтобы Мария Ивановна поила им капитана Кольцова, объяснил Шпак.
Ну, теперь наверняка рана у капитана заживёт быстрее обычного, бросил реплику Жаров. Если вдруг меня ранит, будешь поить своим настоем шиповника, ясно?
Вам я никак не могу отказать, вы же многое делаете для моего расчёта, заверил командира управления батареи Шпак.
Они посидели ещё немного, поговорили, потом Жаров ушёл.
«Так-то оно лучше, легко вздохнул старшина. А листовку надо писать о капитане Кольцове».
Пожалуй, Шпак переживал за Кольцова больше, чем за кого-либо, наверное, потому, что с Кольцовым его свела фронтовая дорога под Москвой в сорок первом, когда там шли оборонительные бои. Оба служили в одной батарее. К тому же там Кольцов представил Шпака к награде медалью «За боевые заслуги», и вручал её старшине командующий фронтом. До сих пор Шпак помнит те слова, которые произнёс тогда командующий: «Надеюсь, что у тебя, старшина, будут ещё и ордена!..»
Есть люди, которые умеют владеть собой в самые критические минуты, прятать в себе чувство горечи и обиды, ничем не выдавая своих переживаний. Шпак хотя и умел владеть собой в тяжёлых ситуациях, каковых у него было немало, однако же так и не научился прятать в себе чувство горечи и обиды, вот как с капитаном Кольцовым. Прошло немало времени с той минуты, когда раненого командира батареи увезли в санчасть, а старшина чувствовал себя не в своей тарелке, будто был виновен в ранении капитана. Кажется, он был даже зол, когда ему позвонила медсестра и спросила, не сможет ли он заскочить к ней вечерком.
Я угощу тебя вишнями, ох и вкусные, пальчики оближешь! сказала она.
Что ты звонишь по такому пустяку? упрекнул её Шпак. Если вкусные, ешь сама, а мне тут не до вишен.
Медсестра на минуту растерялась, не знала, что ответить. Она попыталась было узнать, почему он такой сердитый, но он ещё более повысил голос:
Всяких дел у меня по самое горло. Даже письмо жене не смог написать, а ведь для меня она, моя Зара, самый близкий человек. То одно, то другое...