Все это шепотком от прислуги это все большие тайны, а про хозяйство начинают всегда громко:
У вас почем стала рожь?
По восемнадцать копен.
Хорошо! Вязь большая?
Не обхватишь снопища.
Как все у вас ладно выходит!
Я во всех даже мелочах со старцем советуюсь. А как вы с травой на валах? Бабы тащат у вас?
Мешками тащат, ничего не поделаешь, за ними ведь не угонишься.
Я научу вас, как нужно.
Нуте-с?..
Я незаметно к бабам подхожу, кустами, и будто их не вижу, а сама покажусь, когда им уже бежать нельзя, тогда они непременно залягут в канаву. Я сяду, будто отдохнуть, на край канавы, над самыми бабами, и дожидаюсь, пока они встанут; они думают меня перележать, а я думаю их пересидеть, но я непременно их пересижу, зашевелятся и сами отдают мне мешки. Выходит двойное наказание и время потеряли, и мешки.
«Вот какой хитрый старец, думает Курымушка, и почему это мама борется с Банком сама и не хочет слушаться старца?»
Другая история была про Дунечку. Но это еще много чуднее, чем про Софью Александровну. В большом купеческом доме на маминой родине у одного из ее братьев был мальчик по прозвищу Га-ри-баль-ди. Когда он стал довольно большим, то поднял в этом доме восстание, и с ним ушла его сестра Дунечка. Куда они делись, нельзя было узнать; мать говорила: «Все покрыто мраком неизвестности». Мать признавалась, что сама в этом плохо понимает почему-то они ненавидят царя, такого хорошего, освободителя крестьян.
Вы-то как думаете про это, Софья Александровна?
Я тоже в этом мало понимаю, но думаю из них могут потом выйти очень хорошие, умные люди: у них это от гордости, хотят все сами. А что сами! Вот я хотела сама выйти замуж, и что вышло! Нужно терпеть! Потом они тоже смирятся и будут умные люди.
Умные, что и говорить, в нашем роду глупых не было, он был умница во всем городе и по-ра-жал всех. Дунечка за ним как за богом шла, как вы теперь за старцем идете: бес-по-во-рот-но! Он был в тюрьме,
и это у них за святость считается, страдал за народ, как Христос.
Не говорите так, Мария Ивановна!
Нет, отчего же, мне кажется, Христос был очень хороший.
Да разве так можно?
Господи, я же знала его гимназистом, какой он был хороший, как заступался при малейшей обиде за прислугу, за бедных родственников, за больную собаку, птицу, замерзающую на улице, увидит и приголубит. И Дунечка пошла за ним, они были в Париже, учились, но, должно быть, не-ле-галь-но.
Не-ле-галь-но, твердит Курымушка.
Что ты там шипишь? спрашивает его мать. Не уснул еще? Подожди, не спи, скоро ужинать.
И опять Софье Александровне:
Он остался там, она приехала по его приказу работать на ле-галь-ном положении, пока
А потом?
У них про-грам-ма: жить без царя.
А потом?
Я не знаю, но у них потом выходит как-то очень хорошо, я сама не понимаю, как люди вдруг переделаются, если не будет царя. Но она такая милая и такая хорошенькая, хотя и ми-ниа-тюр-ная, кулачки свои крошечные подымет; царь такой большой, она такая маленькая, мне это нравится.
Очень миленькая! А вы бычка своего продали?
Симментала? Нет еще.
Вы променяйте мне его на телушку, я давно мечтаю о симментальском бычке.
Курымушка все это слушал и по-своему понимал. И когда Дунечка прочла ему свое любимое стихотворение:
ЗЕМЛЯ И ВОЛЯ
Какая все-таки светлая эпоха была. Я венчалась как раз в шестьдесят первом году.
А за дверью громкие вздохи и кашель.
Кто там?
Я!
Гусек?
Так точно!
Тебе что, Гусек?
К вашей милости.
Ну, что?
Землицы!
Вот те раз! Ты с ума сошел. Какой тебе землицы?
Дозвольте крайнюю десятину взять, я отработаю.
Ты отработаешь? Господь с тобой, знаю я, как ты работаешь: тебе бы только перепелов ловить.
И просветлив потемневшее лицо:
Нуте-с?
Это значит: «Ну, продолжайте то, хорошее, о чем говорили».
Тетенька, милая, не говорите этого нашего ужасного купеческого «нуте», ведь это с лошадей взяли, лошадям «ну», людям «нуте». Слышать этого не могу! Да еще слово «ер».
Спасибо, Дунечка, правда, нехорошо, надо отвыкать. Не буду, не буду.
И, вспомнив опять это светлое время эпохи освобождения крестьян, вся сияя от радости, гостям говорит:
Нуте-с?
Прежний голос поет:
Дунечке это не нравится, она не любит царя:
Какое старье ты поешь!
И читает:
Правду какую? Вот:
И поет этот голос такую песню, лучше какой Курымушка после уж никогда не слыхал:
Ты разве не ушел, Гусек?
Никак нет.
Что тебе от меня надо?
Землицы.
«Землицы, землицы»! Затвердил Якова, одного про всякого. Я бы на твоем месте и носа не показала сюда. Ты намедни скородил?
Скородил.
Борону ты сломал?
Я? Лопни мои глаза, провалиться на месте, ежели я.
Кто же сломал?
Сама сломалась.