Сама! Уходи, уходи, нет у меня для тебя земли! Откуда я тебе землю возьму? Не могу же я всех землей наделить.
Сделайте божескую милость.
Ухо-ди! Нет у меня земли.
Какую-нибудь завалящую.
Господи, закройте ж там дверь, что же это такое, собрались посидеть, и нет ни покою ни отдыху! Такая жажда земли, а мы тогда думали, ка-ак хорошо будет, такая светлая эпоха была!
Только собралась опять с духом и сказала свое «нуте-с» в передней новый шум, топот, отхаркивание, отсмаркивание; староста Иван Михалыч робко приотзынул дверь.
Что там?
Мужики пришли.
Вот те раз! Те?
Те самые, намеднишние.
Что им надо?
Земли просят: запольный клин.
Рожна им! Запольный клин хотят энти снять.
Энти посильнее.
Ну, скажи им: «У Марьи Ивановны гости, занята».
И только выбрались те мужики, Иван Михалыч опять приотзынул двери.
Энти! шепнул.
Мать моргнула.
«Энти» богатые мужики, они, может быть, даже и задаток принесли, их, может быть, надо и водкой угостить. Дверь отворяется настежь, вся столовая наполняется запахом тулупов. Мать делает вид, будто ничего не знает, зачем пришли мужики, и даже старается их припугнуть.
Что вы пришли?
К вашей милости.
Ну что к милости?
Пожалейте нас!
Мне вас нечего жалеть, вы меня пожалейте.
Перечисляет все их преступления за лето.
Это не мы, защищаются «энти» мужики, это те, они разбойники, а мы
Те, те! сердится мать. А чьих загоняли лошадей?
Мы прикоротим!
И в саду копыта видела!
Это те.
Ваши копыта!
А задаток уже показывается в руке старшего из «энтих». Поладили скоро. Мать, довольная, направляется к горке, и там, в этой горке, там наверху только для виду стоят красивые вещи, на нижних полочках за дверцами четверти с водкой, бутылки с наливкой, уксус, пузырьки с лекарствами. Мать переливает, подливает, отцеживает мух, не раз, наверно, попадет в сивуху уксус, и постное масло наверх кружками всплывает. В дверь,
теперь уже настежь раскрытую, Иван Михалыч входит, выходит с большим стаканом, подносит. «Энти» выпивают по очереди, без закуски, рукавами отирая бороды.
Все?
Никишке красное.
Тот всегда пьет вино только легкое, но если бы знал, что пьет! в стакане та же сивуха, но для цвету из незаткнутой бутылки наливки, наполненной мухами так, что уж и не жидко, добавляется еще немного. И это он пьет по фасону своему, как легкое.
Извините, я сейчас! повторяет хозяйка гостям.
И последнее короткий наряд на завтра:
Хватею солому возить, Кузьме дрова рубить. Позови плотника сбить кормушку, съезди в ночное, не пасут ли на клевере. Слышишь?
Слушаю.
Ступай.
Конечно, садится в кресло, тасует карты, хочет раскладывать свой любимый пасьянс: «Николай умирает, Александр рождается», но опять что-то темное мелькнуло в лице, и «свой глаз» тревожно смотрит на дверь.
Там кто?
Я!
Кто ты? Гусек?
Так точно!
Тебе что?
Землицы!
Пока мать, измучив себя и Гуська, решается сдать ему «завалящий клок» под работу в кружок, Куры-мушка под шумок перебирается на свой диван, по-своему молится, засыпая: «Господи, благодарю тебя, что не создал меня этим Гуськом».
ГУСЕК
Было однажды весной, у колодезя Павел с Гуськом воду качали. Курымушка стал Гуську под руку, и тот сказал:
Посторонись, барин!
Какой он барин, сказал Павел, он купец.
А что значит купец? спросил Курымушка.
Павел ответил:
Индюх!
Было очень обидно.
Нет, брат, успокоил Гусек Курымушку, ты не горюй купец нам с тобой самый хороший человек; купец человек богатый. Что барин! Тому были бы собаки, а купец любит птицу.
Какую птицу!
Птицу какую! Пойдем-ка, брат, ко мне в избу, я тебе покажу.
И тащит его за рукав к себе в избу. И что там у него в избе! Тут и петух-дракун, и курица кахетинская, и скворец-говорец, и голуби-космачи, и голуби-воркуны, и куропатка ручная, а перепелов! Всякие есть, но Гусек подводит к любимому.
Люб ли тебе?
Перепел серый, с подбитым затылком. Какое-то сходство с Гуськом. У Гуська лицо заросло волосами, у перепела перышками, нос голый и чуть-чуть крючком, как перепелиный клюв.
Люб ли тебе?
Они все одинаковы.
Во-она! Да ты знаешь ли, братец мой, этого перепела верст за двадцать слышно, а ежели он у попова огорода треснет или у Горелого пня, так ты, братец
Что, Гусек?
Ножками брыкнешь, вот что, милый. Перепела в поле разные, хорошие редки и дороги. Вот почему купцы сидят в городах, а чуть прослышат залетел к нам звонкий, сейчас лошадей запрягать и в поля. В прежнее время, рассказывает Гусек, купцы к нам в каретах съезжались, с женами, слушать голосистого. Вот, брат, что значит купец, это богатый человек. Да поймай я настоящего купеческого перепела, он озолотит меня.
Озолотит?
Озолотит! Буду богатый и куплю тульский самовар: чай буду пить. Вот что значит купец. Ну, так люб ли тебе мой перепел?
Серенький
Вот то-то и горе, мой милый, что серый: настоящий купеческий белый.
Белый?
Как бумага! Не веришь? Покажу. Сам своими глазами видел. Приходи на вечернюю зорю к Горелому пню.
Это недалеко за садом. Вечером Курымушка пробирается к Горелому пню. Понемногу смеркается. Едет мужик в ночное, будто черный парус плывет по зеленому морю. Лягушки-квакушки стихли, зато лягушки-турлушки завели трель на всю ночь. Кукушки охрипли и смолкли. Черный дрозд пропел. А перепела все не кричат.