Глядя на него, не верилось, что этот юркий, щупленький человек один на один заколол медведя ножом, волков на логове бил. Настоящий, врожденный, скажу вам, лесной человек был этот Никодим Фомич Муравьев! Охотник он был умный, страстный, неутомимый. Так вот, этот самый Муравей пригласил меня однажды осенью на утиный перелет на Выдру. Я слыхал много про Выдру, про ее несметные утиные стаи, несколько раз пытался попасть туда, но всегда плутал в болотистых зарослях, и она оставалась для меня недосягаемой мечтой.
Находилось небольшое торфянистое озерко Выдра где-то в середине непролазной заболоченной чащи, километрах в пяти-шести от лесничества. Муравей прекрасно знал озерко и ходил к нему в любую погоду и возвращался в самую темень. Надо ли говорить, с какой радостью я принял приглашение. Путь на Выдру лежал через три болота. Когда-то, очевидно, возили через эти болота лес, и с тех пор сохранилась полуизгнившая, широкая лежневка.
Чтобы попасть на Выдру к утренней заре, мы условились выйти ночью в три часа и встретиться в конце второго болота. Муравью от его кордона до места встречи было немного дальше, чем мне от лесничества, но он ходил быстрее, и я был уверен, что, придя на место, уже застану его там.
Николай Васильевич затянулся сигаретой и шумно выдохнул белесую струю.
Ночь выдалась зги не видать. Тьма-тьмущая. Вышел я из дому, обождал малость, пока глаза привыкли к темноте, и осторожно направился к лесу. Шаг за шагом прошел в кромешной тьме с километр, пока чуть не упал, ткнувшись сапогом во что-то твердое. Нагнулся, нащупал тесно уложенные друг к другу бревна, обрадовался: лежневка! Запутаться теперь было невозможно, шагать стало намного легче. Уже одно то, что можно было идти не на ощупь, без вытянутой вперед руки, облегчало ходьбу. Иногда лежневка обрывалась, и тогда нога упруго вдавливалась в мох. Но через двадцать-тридцать шагов нога опять ступала на бревно, и снова метров на триста-четыреста тянулась лежневка. Так, пройдя одно болото и половину второго, я остановился
передохнуть и перекурить. В это время набежал ветер, а потом посыпал частый дождь. Идти опять стало трудно и неприятно. Ноги скользили, то и дело срывались с бревен, тужурка моя, набухая, тяжелела.
Но дождь не мешает перелету. Я заметил, что во время дождя утка летит даже спокойнее, дружнее и ниже, чем в ясную погоду. И я, перевесив ружье стволами вниз и поглубже засунув руки в рукава тужурки, упорно продолжал шагать. Чем тяжелее, чем дольше путь тем меньше надо думать о нем. Чем сильнее будешь желать конца дороги тем бесконечнее и труднее она будет казаться. Зная это, я заставил себя думать об ином, не об охоте и не о дороге. Откровенно говоря, отвлечь себя посторонней мыслью мне было совсем нетрудно, в ту пору я еще первый год работал лесничим, и забот у меня было через край
Николай Васильевич замолчал, закинул руки за голову. В бронзовых бликах огня трепыхали березовые листья, густой дым, пронизывая их, растворялся в невидимой вышине. Было тепло и тихо. Все лежали на своих ватниках и, не перебивая, внимательно слушали лесничего.
Вдруг хлюпающий звук прервал мои раздумья, заговорил дальше Николай Васильевич. Я прислушался. Совершенно определенно кто-то медленно и тяжело шагал по болоту. Я стал прислушиваться. Кто же это мог быть? Кому потребовалось в такую ночь мотаться по болоту?.. Сначала я решил, что это идет Муравей, только он был способен на это. Но Муравью, обещавшему встретить меня на лежневке, совершенно незачем было туда лезть. Кто же там? Шаги приближались. Размеренно хлюпая и чавкая, незнакомец настойчиво двигался ко мне. «Кто идет?» окликнул я. Ответа не последовало, и хлюпанье по-прежнему продолжалось. И, знаете, мне стало как-то не по себе, что-то тревожное вошло в сознание. Я громко выругался и гаркнул: «Чего молчишь, чертова душа! Отвечай стрелять буду!» Опять молчание. Я снял ружье, вложил патроны, выстрелил вверх. Сразу наступила тишина. А в следующий миг послышался какой-то всхрап, и шаги снова захлюпали ко мне.
Не шути, приятель! предупреждающе крикнул я.
Но «приятель», не обращая внимания на крик, продолжал молча двигаться. Я уже не слышал шума дождя, не чувствовал тяжести насквозь промокшей тужурки хлюпанье и чавканье поглотило меня целиком. Так, в остром напряжении прошло еще несколько минут, показавшиеся мне двумя-тремя часами. Потом послышался стук по бревну. Кто-то явно выбирался из болота на лежневку. Затем минут пять царило безмолвие. Казалось, кто-то стоит на дороге, выжидает и прислушивается. Я замер. Но вот шаги бодро застучали по бревнам, и кто-то решительно направился ко мне. Я быстро вложил два патрона с картечью и выжидательно направил ружье в сторону шагавшего. Вдруг в темноте я отчетливо увидел нечто большое, мутно-белесое, зловеще приближающееся.
«Стой!» заорал я не своим голосом и выстрелил сразу из двух стволов. Оглушительный взрыв и вспышки усилили ощущение таинственной жути. А нечто белое, не обращая внимания на стрельбу, спокойно постукивая по бревнам, надвигалось. По спине у меня пополз противный холод Я стоял в оцепенении и ужасе. И вдруг далеко из темноты донесся разливистый голос Муравьева: «Давай сюда-а-а-а!»