Сходив домой, я принес сетку и корзинку для подсадной утки. Как всегда, сел на свое обычное место рядом с гнездом и, улучив момент, хотел мгновенно прикрыть глухарку с выводком сеткой, а затем осторожно пересадить птиц в корзинку. Я надеялся, что испуг, причиненный переноской, скоро забудется в новом, уготовленном для выводка месте в просторной деревянной клетке. Так казалось мне, так я думал
Лесничий шлепком прихлопнул комара на шее, сердито отмахнулся:
Ничего из моих дум не получилось! Оказался дураком! и заключил: Все было исполнено в точности, как предполагал: сел я рядом, прикрыл сеткой, и только хотел приступить к вытаскиванию из гнезда глухарки, как вдруг надо же, черт возьми, случиться такой неожиданности! из-за дерева вымахнула Леда, скользнула над травой белизной своей рубашки и с взвизгом бросилась ко мне на грудь. От неожиданности я обомлел и даже не смог строго осадить собаку. Я только понял, что каким-то, черт ее знает, образом она вырвалась из дома и, конечно, легко нашла меня по следу.
Все это продолжалось не более полминуты. Потом собака заерзала влажным нюхом, припала на передние лапы и первый раз в своей жизни замерла перед гнездом в картинной, великолепной стойке.
Глухуша рванулась, но ее удержала сетка. Она заметалась, забила крыльями, и мне пришлось силон, перед носом вздрагивающей Леды, вытаскивать страшно перепугавшуюся глухарку и юрких, пискливых глухарят. В пути, придерживая крышку корзины, ощущая ладонью бьющуюся глухарку, я представлял ее состояние и с болью думал о том, что своим поступком убил в ней доверие ко мне и навсегда стал для нее врагом.
Уже дома на чердаке, когда вынимал из корзины и пересаживал старку в клетку, она неожиданно с такой силой рванулась, что я не удержал ее. Птица мгновенно скрылась, нырнув в слуховое окно. В корзине остались беспомощные пискливые глухарята. Я прикрыл их шерстяным платком и поставил корзину в клетку с распахнутой дверцей. Я остался на чердаке, подкарауливая глухарку, полагая, что она прилетит к своим детям. И мать действительно прилетела. Она кружила над двором и терзала мне душу своим квохтаньем. Стало ясно: смириться с рабской жизнью в клетке она не сможет и не вернется. Но как же быть? Без нее глухарята погибнут И когда глухарка все-таки улетела, я понес их в корзине к лесу. На писк откуда-то вынырнула глухуша и всю дорогу от лесничества до леса, суматошно квохтая, сопровождала меня. Я знал, что она обязательно прилетит на зов детей, и поэтому оделся как всегда в чесучовый пиджак и болотные сапоги; между пальцами держал потухшую папиросу. Но я разрушил дружбу веры мне не было.
На опушке я выпустил глухарят. С жалобным писком они скрылись в траве. В тот же миг, обвевая мне лицо сильным махом крыльев, к ним спустилась мать. Через несколько минут уже издалека доносилось ее успокаивающее, ласково-нежное квохтанье и, как мне показалось, радостные свистящие пискливые голоса глухарят. У меня было такое состояние, словно я похоронил близкое мне существо
Лесничий задумался и добавил:
В тот год я не мог охотиться по глухарям.
Страх
мое бесстрашие считали притворством, хвастовством, но, честно говоря, до того случая, о котором расскажу, страха я не знал. Возможно, я не испытывал страха потому, что был здоров, спокоен, в драку не лез, но и себя обижать не позволял
Однажды весной, в самый разлив, кассир отказался ехать в банк за деньгами. Знаете наши Окские разливы море, десять, пятнадцать километров в ширь! А рабочие зарплату требуют вот и пришлось самому отправиться. Погода выдалась хорошая. Доехал я быстро, получил деньги, уложил в два чемоданчика, перевязал их сыромятными ремешками и спокойно, без всяких приключений, переплыл обратно через разлив. Шагаю так-то вот потихоньку вдоль опушки старой, неезженой дорогой и любуюсь всем вокруг. В лесу стоит звон, над полем в небе жаворонки, на душе упоение! Вдруг из-за куста появляются двое.
Здравствуйте, Николай Васильевич!
«Наверное, сплавщики», думаю я, хотя сам их вижу впервые.
Здорово! отвечаю.
Денежки несешь?
Денежки!
Ты их нам отдай по-хорошему, без кровопролития!
Вы это не шутите? спрашиваю, а сам спиной к сосне подался, между ног чемоданчики поставил.
Какие тут шутки! отвечают и ко мне подвигаются.
Уходите, говорю, ребята, от греха изуродую.
Один тут же нож вытащил, но взмахнуть не успел, я поймал его руку, нажал, и взвыл он, нож выронил, обмяк. Ну, а со вторым проще было расправиться. И вот, поверите ли, даже тогда не испытывал я страха
Кто-то бросил в костер еловые, смоляные ветви, и они пахнули огнем и терпким дымом, с треском взметнулся фонтан золотых искр. Мы заерзали, устраиваясь поудобнее. Через минуту пламя сникло, перегорелые прутья припудрились пеплом. Пошевелив их палочкой, лесничий продолжал:
Был у меня объездчик Муравьев. Таких людей я больше не встречал! Легонький, шустрый, всегда веселый, остроумный и бескорыстный. Был он всеобщим любимцем. Для него пройти тридцать, сорок километров было так же просто, как, скажем, велосипедисту промчаться километр по асфальтированной дороге. Обладал он замечательным свойством в совершенстве ориентироваться в лесу. Думаю, если бы его с вертолета опустить куда-нибудь в трущобную тайгу, он бы с минуту постоял, повертел бы головой, понюхал, бы носом воздух и безошибочно направился прямо к жилью. Мне много раз по долгу службы и по охоте приходилось бывать с ним вместе, и я достаточно убедился в необычайной его приглядчивости, изумительной зрительной памяти. Достаточно было Муравьеву хотя бы раз побывать где-то в незнакомом лесу, чтобы в любое время безошибочно привести туда же. То, что вам и в глаза не бросится, он запоминал на всю жизнь.