«А что мак? успела подумать Ярина. Мирный цветок. Вот если б папоротник Но мак-то почему, мак-то что?»
Мысли путались, ноги оплетала трава, сонный морок кутал луг в тёплую пелену. Ярина сама не поняла, как уснула. А когда проснулась, через молодые берёзовые листья светило весёлое солнце, вжикали зеленушки и стучал по груше чёрный дрозд.
Говорят, если съест косточку яблоневую умрёт, произнёс знакомый голос. Ярина вскинула голову и чуть не стукнулась о присевшую на угол лежанки Обыду. Поёт звонче соловья, и ловкий, и гнездо вьёт какое ровненькое. А вот посмотри, одной косточкой можно погубить.
Где же он косточки находит? пробормотала Ярина, чувствуя, как наливается чугуном, едкой мышиной болью затылок.
Кто его знает, непривычно миролюбиво ответила Обыда, проводя сухой рукой по Ярининой голове. Поднимайся, Яринка. Нечего лежеботничать.
Головная боль заворочалась недовольным зверем, но, повинуясь холодной ладони, растаяла без следа.
Птичка сама никогда дурного не съест. Если только запутается совсем или заставит кто. Вставай.
Ярина слезла с печки, одёрнула сарафан. Плеснула из корыта в лицо. Все сны свои первых дней в избе забыла, забыла накрепко до тех пор, пока не понадобилось вспомнить.
Глава 3. Ломоть сердца
Кто это? тихонько спросила Ярина. Смотрят
Куколки мои, проворчала Обыда, вынимая из сундука драгоценное барахло. На лавке росла гора лоскутков, пялец, шкатулок; словно змеи, выползали из ящиков изумрудные нити, выкатывались похожие на румяные репки клубки, по избе разносился сухой и сладкий запах травы и мыла.
Живые они? Ярина взяла в руки жёлтый клубок.
А как же. Чем больше на них глядишь, чем больше о них думаешь, тем они живей. Ты на них с ночи косишься, вот они по избе и разбежались, подмигивают.
Не пугай, шёпотом попросила Ярина. Прижала клубок к груди. Не пугай, пожалуйста.
Я пугаю? Ты их сама боишься, глазастая. Куколки мои тебе ничего дурного не сделают, а когда-нибудь и твоими станут. Но любая вещь страшной делается, когда сам её бояться начинаешь.
А всё-таки жуткие. Глаза у них как огни в лесу.
Вот перестанешь бояться глаза и погаснут, усмехнулась Обыда. Да и некогда тебе бояться, сейчас вышивать начнём. Бери иглу. Бери нитку. Натягивай Вот так обрывай. Куда руками лезешь? Колдовством! Колдовством рви!
Как колдовством?
Как чувствуешь. Тяни!
Да как?
Как чувствуешь! Натяни! До предела натяни, будь сильней, чем нитка!
Застучало в ушах; раскалилась иголка в пальцах. Ярина взвизгнула и выронила её на пол. В тот же миг гулкий, тугой звон пошёл на весь Лес будто не игла железная щёлкнула о деревянные половицы, а чугунный шар ударил о ледяной металл. Всё затихло: птицы, кроны, ветер, зверьё, земля. Лопнув, порвалась нитка.
Тишину запомнила? спросила Обыда как ни в чём не бывало. Вспотевшая, взъерошенная Ярина медленно подняла глаза. Сердце колотилось так, что, казалось, выскочит через горло и покатится, подпрыгивая. Такая бывает, когда нарушается Равновесие. Только длится не мгновенье, а долго, долго
Ярина подула на пальцы. Тихо переспросила:
Равновесие?
Хтонь и Лес сколько стоя́т, столько в Равновесии держатся. Но если что на одной стороне перевесит другая пошатнётся. И всему порядку конец.
А что может перевесить?
Мало ли что. Знаки, кровь. Ворожба. Злоба. Да и добро тоже Сила, опять же, перевесить может. Обыда подняла с пола иглу, поставила остриём на палец. Та подержалась, качнулась и упала яге в ладонь. Сила во всех существах Лесных разлита: в ком-то капелька, в ком-то озеро целое. Но во всём Лесу её сколько
есть, столько есть! А если станет вдруг больше тут и конец Равновесию. Но об этом потом поговорим, позже. Рано о таком думать, пока ничему толком не научилась. Ты пока лучше подумай: почувствовала хоть, как нитку порвала? Поняла?
Само
Само! передразнила Обыда. Чутче надо быть, прислушиваться к себе, к рукам, к душе, к воздуху, к тем, кто близко, к тем, кто далеко. Ко всему вокруг прислушиваться нужно, каждый миг. Такова доля яги. Ну! Послушай себя! Эхо-то хоть должна услышать, если не совсем бестолковая.
Ярина, у которой голова кружилась от бессонных, полных видений ночей, от странного жара и колотья в пальцах, от тумана в рассудке, от того, что Обыда то чужая, сердитая, то насмешливая, задумчивая, изо всех сил постаралась прислушаться. Замерла. Вдохнула, затаилась. Выдохнула едва слышно:
Нет.
А Обыда вдруг ответила ровно и нисколько не зло:
Ну и ладно. Всему своё время, почувствуешь ещё. А Тишину запомни. Услышишь такую снова так и знай: конец близко.
Вуму́рт , отряхнув кафтан, прошмыгнул следом. Обыда сунула водяному полотенце, озабоченно покосилась на Кощея:
Сильно было слыхать?
Ещё как! засмеялся Вумурт, вытирая лоб. Русалки мои до сих пор дрожат.
А вроде не дольше мига, покачала головой Обыда, вытаскивая из-под стола сосновую лавку. Садись, батюшка. А ты не мокри мне тут, еле плесень вывела с того раза!
Вумурт стыдливо улыбнулся и устроился на бочке с соленьями. Просительно протянул:
Огурчиком дашь похрустеть, Обыдушка?
Сейчас всё съешь, а зимой что твои русалки жрать будут? Водоросли сосать, ивняк глодать?