Значит, не зря сюда попала. Значит, и правда есть в тебе сила. Раз смогла вырвать себе ниточку, раз явилась ко мне, значит, Лесу угодно, чтоб стала моей ученицей.
Ярина приподнялась на локте, и вдруг оказалось, что на дворе день, что она спит на печи, а яга листает у сундука тяжёлую книгу.
Мне сон снился, прошептала
Ярина, сглатывая. В горле пересохло, и губы потрескались, будто не пила три дня. Странный.
Здесь другие не снятся, не поднимая головы, ответила Обыда.
Там избы были во дворе и нити и
Снов своих никогда никому не рассказывай. Сны тебе разве что Ночь Тёмная растолкует, если в настроении будет, скупо оборвала яга. А если проснулась уже вставай. Утро давно ускакал, День у калитки.
Ярина, дрожа, откинула одеяло. Умылась, согрелась, набрала в пригоршню солнца словно лучистого горицвета, золотой сурепки. А видение всё не отступало, нет-нет и пробивалась сквозь туман памяти налетавшая мгла.
Сон это был, сон, проворчала Обыда, вынося на крыльцо вёдра. Нечего копаться-разводить.
Сон, послушно повторила Ярина и поверила. Только много лет спустя узнала, что не сон это был и не явь, а видение, что определяет наперёд целую жизнь.
Что ищешь? окликнула снизу Ярина, разбиравшая на полу горошины, перья да сухие лепестки.
Чего ищу, того тебе не полагается, пробормотала Обыда.
Ярина присмирела: поняла уже, что, пока Обыда говорит таким голосом, выспрашивать себе дороже. С самого полудня яга хлопотала сама не своя: роняла, проливала, печь перетопила до душного жара, сожгла плошню́ .
На душе было муторно, зябко. Обыда тревожилась тревожился с нею весь Лес. Гудела, тряся ветвями, ива, суетились пташки, примолкли надоедливые русалки. Ярина поскорей разобралась с лепестками и выбралась на двор, успев заметить, как яга сняла с верхних полок завёрнутые в тряпьё чашки. Знакомые сквозь сон Ярина видела, как Обыда перемывает эти чашечки в огромной лохани, замачивает с корой крушины, с хвойным наговором, прогонявшим и тлен, и хворь.
Пока Обыда гремела чашками то ли расставляла на столе, то ли складывала, Ярина спряталась за поленницей. Прикорнула на мелких полешках: тепло, сладко, только ломкий цикорий впивался в локти. Во сне он обратился в лучины камышей на чёрной реке камыши шуршали, царапали, будто хотели насквозь прожечь остриями. Когда Ярина открыла глаза, первые звёзды уже вы́сыпали на небе и трава поднялась вечерним дозором, вскинула к тучам бусины усталой росы. Тоненько, тихо-тихо звенел на краю мира кузнечик.
Эй? испуганно, хрипло со сна позвала Ярина. Сколько прошло времени? И никто не окликнул, не потревожил
Не шурши, егоза, услышала она над ухом. Обернулась и обомлела: Обыда в белом платье в пол, с соломенным венком, со стеклянными глазами стояла за поленницей, глядя в небо. Смотри лучше.
Тяжёлая мозолистая рука легла на плечо. Ярина тихонько вздохнула, чувствуя, как едко закололо под кожей, как потекла по телу, бодря, чужая сила.
Впереди, там, где лесные деревья сходились в единое полотно, качнулась ель и вспорхнули большие птицы. Не долетев до поляны, едва миновав Яблоневую рощу, растворились в мутном закатном мареве. Запахло ландышем и подснежником словно на дворе стояла весна.
Это кто? шёпотом спросила Ярина.
Гляди в оба, сама увидишь, прошептала Обыда, опускаясь на колени рядом, беря её за плечи. Внимательно смотри. Что сейчас не поймёшь потом, потом почувствуешь. Узнаешь
Совсем близко мелькнули силуэты лебедей и лазоревок, а следом упала ночь, и звёзды россыпью покатились по небу, кружа голову. Ярина оглянулась и поняла, что сидит на своей лежанке на печке, привалившись к окну. А за ним, за ледяным слюдяным квадратом, десяток древних старух. Два десятка Сто Много-много
Все они собрались у воды, у разлившейся до самой избы речки, и рядом с каждой стояла глиняная чашка, в которой плавала ягода: у кого ежевика, у кого клюква, у кого крупная, налитая смородина. По очереди, медленно, все разные, все, как одна, похожие, старухи поднимали чашки, делали по глотку, вновь застывали, глядя в реку. Ярина приникла к окну, всмотрелась в тёмную речную гладь, но поначалу не увидела ничего, кроме отражений звёзд и склонившихся к воде рябиновых веток. Хотела отвести взгляд, но в последний миг, на излёте, ухватила картинку и уже не смогла оторваться: в глубине, под искрящейся зыбью, мелькнула лодка, за ней выросла на далёком берегу деревня, следом поднялся лес чужой, незнакомый, редкий, подступивший светлым березняком. Тут и там мелькали девичьи фигуры, поблёскивал костёр. «Как так? Костёр в реке» растерялась Ярина и увидела ещё дальше, проникла взглядом в самую глубину. Там
поплыли по воде три цветка: лиловый мак, золотая купальница и белая незабудка. Нахлынуло, опьянило, ослабли ноги. Ярина, тяжело дыша, отвернулась от окна, навалилась животом на горку подушек и закрыла глаза. Веки жгло, под ними прыгали серебристые маковые искры.
Со двора донёсся шёпот то ли ветра, то ли листвы, то ли реки. Ярина хотела открыть глаза, но веки налились тяжестью, сердце забилось быстро-быстро. Почудилось, что она бежит по лугу, усеянному незабудками, а впереди, на самой макушке холма, розовеет мак, и прямо над ним всходит солнце. Надо успеть сорвать, пока не поднялось солнышко выше маковой головы. А иначе что-то страшное, что-то тёмное случится, покачнётся Лес