Для русских поэтов-символистов особенно для Брюсова было весьма характерно такое же понимание соотношения интуитивного и рационального начала. Разумеется, мы должны учитывать, что близкие идеи высказывали и Шопенгауэр, и Ницше, и Бергсон. Но, во-первых, у них эти идеи не обретали столь обнаженной формы. А во-вторых, нам важно лишний раз подчеркнуть близость Кандинского русскому символизму, представляя последний как один из источников теоретической мысли художника и выявляя тем самым его национальные корни, что часто остается за пределами внимания западных исследователей.
Еще одна точка, где сходились позиции Кандинского и русских символистов, интерес к музыке, представление о ней как о средоточии художественно-духовного начала. Кандинский не только выдвинул перед живописцами задачу поднять живопись на уровень музыки (статья «Битва за искусство»), но и увидел свою задачу как теоретика в максимальном приближении построенной им теоретической конструкции к «Учению о гармонии» Шёнберга.
Знакомство Кандинского с опытами Скрябина, Сабанеева, Захарьиной-Унковской, искавших параллели между цветом и звуком и стремившихся установить общие для них законы, во многом способствовало созданию учения художника о цвете и форме. Вместе с тем Кандинский настаивал на том, что законы одного вида искусства не могут быть прямо заимствованы другим. Живопись может учиться у музыки, но это обучение должно заключаться в заимствовании принципа, на основании которого могут быть использованы собственные именно живописные средства. В этом предостережении от утраты каждым видом искусства своей специфики Кандинский был близок Вяч. Иванову.
В связи с разного рода синестезическими идеями возникала концепция синтеза искусств, которой в теории Кандинского отведено особое место. То, что в искусствоведческих и художественных кругах после Р. Вагнера получило название Gesamtkunstwerk, Кандинский называл монументальным искусством. У Кандинского были
и раньше. Теперь, казалось, многое осуществляется Одновременно не угасал и интерес к «чистой» теории.
Но если раньше все концепционные помыслы так или иначе группировались вокруг идей «О духовном в искусстве» и альманаха «Der Blaue Reiter», то подобного, то есть такой их концентрации, даже в отношении самого значительного «второго текста Кандинского» «Точка и линия на плоскости» не наблюдается. Имеется скорее предопределенное движение авторской мысли «к другому», откорректированному уже по-иному, хотя отдельные приемы, позаимствованные из арсенала прошлого, могут и повторяться.
Впрочем, перемен наметилось много, и все они существенны.
Около 10 лет прошло между появлением «О духовном» и книги «Точка и линия на плоскости»; 10 лет прошло от первой публикации «Критика критиков» в 1901 г. до книги «О духовном», и почти столько же пройдет с момента выхода книги «Точка и линия» до последних статей. Это три важные ступени теории художественного творчества Кандинского. Им присущи особые черты, свой стиль, свой характер. Первоначально это была фиксация реакции на происходящие события и уточнение своей позиции, потом, собственно, если сложить все тексты воедино, создание некоего единого, основного «текста» и, в заключение, саморефлексия по поводу такого «текста».
Функция жанра воспоминаний понимается мастером как средство утверждения верности избранного пути; и жанр этот найдет у него свое разнообразное и необходимое развитие. Кандинский им пользуется охотно, владея мастерски, не прекращая процесс постоянного приращивания к уже «освещенному и продуманному прошлому» частей современности, поводов для чего может быть много. Тут и «автохарактеристики», и интерпретация минувших времен «Синего всадника», и оценка дней и трудов своих друзей и соратников (например, Пауля Клее и Франца Марка). Написанные в разной стилистической манере, все эти материалы тем не менее поясняют и дополняют воззрения мастера, становясь еще одним «Rückblick» «взглядом назад» (таков и подзаголовок статьи «Der Blaue Reiter», помещенной в 1930 г. в журнале «Kunstblatt»). Воспоминания естественное обрамление размышлений стареющего художника, который, надо помнить, профессионально в искусство пришел немолодым. К числу последних статей относятся отклики на выставки или издания альбома репродукций его друзей Софи Таубер-Арп и Сезара Домела в 1943 г.; однако и их можно рассматривать не как художественно-критические заметки, а как завуалированные воспоминания, ибо Кандинский хорошо знал обоих мастеров в течение многих лет.
«Пунктир памяти» неотъемлемая черта эстетического самосознания мастера, а прием «возврата к прошлому» будет иметь место и в других текстах. Это порождалось многими причинами. Со временем авторитет и признание художника заметно возрастают, хотя бороться за это он будет до конца жизни. Но средствами иными. В том, что Кандинский не испытывал сомнений в выбранном пути, убеждает и его постоянное обращение исключительно к собственному опыту. Всякий другой преднамеренно игнорируется. И не только в силу присущей автору самовлюбленности (она, конечно, была), но и некоего нарочитого стремления демонстрировать свою правоту: и тогда, в героические 1911-1914 гг., и теперь. Кроме того, личный опыт самое достоверное. Нередко поэтому Кандинский цитирует свои сочинения или, по крайней мере, ссылается на них: преимущественно на книгу «О духовном в искусстве», две статьи «К вопросу о форме» и «О сценической композиции» и «Кёльнскую лекцию». Такой прием мы впервые встречаем в стокгольмской статье «О художнике» 1916 г., а будет он применяться вплоть до 1939 г. При этом и тогда, и потом, то есть в разные годы, автор несколько лукавит, так как пересказ собственных былых текстов вовсе не так уж точен, скорее приблизителен и откорректирован в угоду дня («дня», заметим, самого Кандинского). Так что если в ранних работах читатель встречал россыпь имен от Делакруа до Россетти, от Гогена до Сезанна, от Матисса до Пикассо, от Гёте до Блаватской, то теперь лишь одно Кандинский. Он смог остаться наедине только со своими постоянными героями, коим никогда не изменял: с Вагнером и Бахом, чьи имена встречаются до последних написанных им строк. И это выбор самого Кандинского.