Ты должен сделать всё, что угодно, но она должна жить! Мне всё равно, на что ты готов пойти ради этого, но если она умрёт, ты сильно, до тошноты, пожалеешь о том, что вообще родился! Клянусь, ты будешь молить о смерти как о высшем благе!
В этих словах чувствовалась безумная смесь отчаяния, граничащего с помешательством, и абсолютной, безжалостной решимости, не терпящей возражений. Они были столь же осязаемы, как и зелёная обивка стен, столь же уродливы и неуместны, как эти нарисованные ангелы. В ответ на эту яростную тираду раздался лишь тяжёлый вздох, полный усталого смирения и глубокой обречённости, а затем невнятное, почти неразборчивое бормотание. Голос был явно немолодым, хриплым, словно изношенным долгими годами и скрытой болью, проступившей на самой грани слышимости. я сделаю всё, что смогу но это донеслось до меня, прежде чем слова снова растворились в неразличимом шёпоте, унесённые невидимым течением, словно пылинки на ветру.
Моё
тело по-прежнему оставалось непослушной свинцовой оболочкой, прикованной к невидимой кровати каким-то жестоким и беспощадным заклинанием. Я отчаянно пыталась пошевелить хотя бы пальцем, повернуть голову, чтобы увидеть источник этих голосов или хотя бы понять, кто так неистово кричит и терзает мой и без того страдающий разум. Но мышцы игнорировали любые команды, отказывались подчиняться, оставляя меня в плену собственной беспомощности и растущего мучительного любопытства. Более того, я никак не могла сфокусировать взгляд ни на одном предмете, попадавшем в поле зрения. Всё было размыто, как на акварельном рисунке, где контуры сливаются, а цвета растекаются, образуя неясные пятна. Ангелы на потолке оставались лишь нечёткими разводами, а рисунок на стенах мутным, ускользающим узором.
Когда через некоторое время ко мне неохотно, словно не желая этого делать, вернулось сознание, я обнаружила себя в той же привычной и уже почти родной палате. Знакомый запах дезинфекции, монотонный, но успокаивающий писк аппаратуры и тусклый, но реальный свет из окна вернули меня в суровую, но надёжную реальность. Пара дней после этого провала прошла спокойно, видения не беспокоили, и тем более неожиданным и пугающим было внезапное, резкое, почти физическое погружение в них снова. Это было похоже на падение в ледяную воду, когда ты уже успел поверить, что выбрался на берег, и тебя снова безжалостно утягивает в зыбкую, холодную пучину.
На этот раз картина, медленно проступавшая сквозь пелену моего сознания, предстала передо мной не просто размытым, эфемерным сном, какими были все предыдущие попытки прорваться в реальность. Это было нечто почти осязаемое, плотное, как будто невидимая плёнка, долгое время застилавшая мне глаза, вдруг истончилась до полупрозрачной вуали. Я видела всё немного чётче, не с абсолютной ясностью, но с заметной детализацией: очертания предметов приобретали объём, углы и грани становились различимыми, а цвета не просто оттенками, а насыщенными, с собственной глубиной. Но даже эта обманчивая ясность не могла скрыть жестокую правду: я всё ещё была пленницей собственного тела, запертой внутри него, как в каменной гробнице. Я по-прежнему не могла пошевелить даже кончиком пальца, не говоря уже о том, чтобы попытаться приподнять голову или руку, застывшую в неестественном положении. Это ощущение полного, унизительного бессилия невероятно угнетало меня, давило на грудь тяжким камнем. Тело лежало тяжёлое, неподвижное и совершенно чужое, словно я была не его частью, а сторонним наблюдателем, обречённым на вечное заточение внутри этой беспомощной, не слушающейся меня оболочки.
Тем не менее сквозь этот плотный, почти непреодолимый барьер неподвижности начали, словно робкие ростки, пробиваться новые, странные ощущения. Сначала это был терпкий, с заметной, но не неприятной горчинкой привкус во рту явный и неоспоримый признак какого-то травяного настоя. Он был землистым и совершенно незнакомым, но при этом почему-то успокаивающим, обволакивающим язык и нёбо, оставляющим после себя ощущение лёгкой вяжущей плёнки. Вскоре к нему добавились и другие, куда более странные ощущения: по моему телу начали пробегать лёгкие, едва ощутимые, скользящие покалывания. Они были похожи то ли на слабые электрические разряды, то ли на тончайшие струйки прохладной воды, медленно стекающие по коже. Они то появлялись, то исчезали, следуя каким-то невидимым, загадочным линиям, медленно, почти неуловимо перемещаясь вверх, от самых кончиков конечностей к центру тела.
Когда эти едва ощутимые покалывания приблизились к моему лицу, сосредоточившись на щеках и висках, я, собрав все свои скудные внутренние силы, смогла сфокусировать ещё не до конца прояснившийся взгляд на источнике этих таинственных прикосновений. Передо мной в полумраке возникла рука явно немолодая, о чём свидетельствовала тонкая морщинистая кожа и отчётливо выступающие вены, но удивительно ловкая и уверенная в своих движениях. И тут я увидела нечто совершенно невероятное, нечто такое, что заставило бы любого усомниться в собственном рассудке: от кончиков пальцев этой руки ко мне тянулись тончайшие полупрозрачные