Стой! Слухай! Не трожь! кричали голоса. Молви, Афонька, не дадим.
Колодник опять заговорил, и сразу настала тишина. Только вдали слышно было, как трещат и рассыпаются бревна.
Смертный убойца! говорил колодник, великий грешник перед господом. Брата родного убил Иван Строганов!
Толпа глухо ахнула, но из всех голосов вырвался один отчаянный женский крик:
Лжа то! Ваня!
Иван Максимович оглянулся, рванулся вперед, но десятки рук крепко держали его.
Лжа! кричал он. Молчи, смерд! Убью!
Стой! Помалкивай! кричали сзади. Оказывай, как было, Афонька.
Слухайте, заговорил опять колодник. Памятуете, как на Пермь Максим Максимыч собрался, да жеребец скинул. То я, окаянный, камушек вострый задвинул, как подпругу подтягивал. Да не сам я. Хозяин велел. Десять рублев посулил и кабальную изодрать.
Ох, грех-то! крикнул кто-то в толпе. Но на него закричали: Погодь! Дай молвить!
Не попустил бог греху, продолжал Афонька негромко, но всякое слово его разносилось по площади. А хозяин мне молвил: «Кончай, не то не отпущу. Прикончишь двадцать рублев и вольным станешь». Попутал нечистый. На пиру, на отвальном кубок я дал Максим Максимычу, бирюзовый. А в тот кубок хозяин загодя отраву всыпал. С того и помер.
Толпа вся всколыхнулась, загудела. Вырвался дикий женский крик. В одном месте расступились, и, точно воронка в тесте, осталась прогалина.
Откуда-то выскочил Данила и, не глядя на отца, закричал:
Не может того статься! Лжу молвит смерд! Род марает! Не было того у Строгановых.
Не было! закричали в толпе, напирая на Ивана. Молвит тоже! Кровопийцы! Душегубы! Жданку кто засек? Запамятовал? Мелеху? Не люди мы, что ль? И ты тож. Ироды проклятые! Кнутобойцы. Из огня выскочили! Тотчас не уйдут. Бей их, робята! В клочья разорвем. Ивана и Данилу притиснули к самому крыльцу. Над головами замелькали кулаки. Вдруг из толпы выскочил Орёлка. Глаза у него горели как угли, в руке он сжимал топор. Он взмахнул над головой Ивана. Но Иван со страшной силой дернулся и одним прыжком вскочил на крыльцо.
Слухайте, православные, крикнул он, каяться хочу. Слухайте!
Орёлка и передние из толпы кинулись было за ним, но Афонька опять ступил вперед, затряс головой крикнул:
Слухайте! Виниться хочет.
Иван оглянулся. Бежать некуда, отовсюду напирают. Зарубят, в клочья разорвут. Каяться больше нечего. Он отступил на шаг, упал на колени и стукнулся головой об крыльцо.
Мой грех, сказал он глухо, подымаясь на ноги, дьявол попутал. Винюсь миру. Толпа точно перевела дух. Кулаки разжимались, тянутые шеи опускались. Один Орёлка не опускал топора.
Иван заговорил громче:
Винюсь миру. Не погубите душу. Раз единый грешил. Дайте перед богом грех замолить. С рода бесчестье снять. Схиму приму. Под начало
пойду. Все стерплю. Пустите постричься.
Толпа загудела, но не отступала. Слышались выкрики:
Им и в обители житье. Вишь, рассудил. Раз один! А мы-то? Псы, что ль?
Данила пробрался к воеводе и быстро говорил ему:
Степан Трифоныч, не дай смердам надругаться. На род охула падет.
Толпа опять начала напирать.
Воевода протиснулся к крыльцу, взошел на ступеньки и крикнул:
Куда прете? Вишь, волю взяли! Не напирай! Убери топор! Забыли, кто царев наместник? Сам разберу в приказе, на Москву ль отослать, аль в обитель пустить?
Толпа на минуту отступила, но сразу же опять надвинулась.
Снюхались! закричали голоса. Зятю норовит толстопузый! Не дадим в приказ! Тут порешим! Душегуба обелять? Воевода тож!
Воевода закричал, замахал руками, но его не слушали, напирали, лезли на крыльцо. Орёлка впереди всех размахивал топором. Иван оглянулся, как затравленный волк. Схватят, сейчас схватят. Вдруг он прыгнул назад, пихнул сторожа и ворвался в соборную дверь.
Держи, держи, не пущай! кричали задние. Передние бросились к двери, но она была заперта изнутри.
Убегет, окаянный! Иным ходом убегет! кричали кругом. Высаживай дверь! Кругом бежите!
С площади толпа бросилась вокруг собора.
Заперто там! крикнул сторож. Снаружи заперто. Не убегет.
На крыльцо лезли все новые. Воеводу и Данилу прижали к стене. Афоньку стиснули со всех сторон.
Куда прете, оглашенные! крикнул сторож. Убьете Афоньку-то. На чепи пять лет выжил, а тут
Ослобоните, православные! хрипел Афонька.
И то не напирай, робята! крикнул кто-то с крыльца. Подай топор лучше.
Орёлка с топором протиснулся к двери.
Православные, заговорил снова Афонька, аль собор громить станете? Грех то.
Воевода, весь багровый, с трудом протиснулся вперед и заорал так, что в ушах зазвенело: Чего! Своевольничать! Собор рушить! Государя не слухать! Запорю! В железа посажу! Ближние попятились с лестницы. Перила треснули и вместе с людьми рухнули на снег. Воевода все кричал, напирая на оставшихся:
Забыли, кто царев наместник! Пристава, вяжи их! В холодную их! В железа!