А тебе б, Нил Терентьев, меж отца с сыном не встревать да самовольству не потакать.
Ладно, Иван Максимыч, спасибо за наставленьи. Молод еще стариков учить. Бог даст, и своим умом проживу.
Усов сердито повернулся, застегнул шубу, надел шапку и вышел из сеней.
Иван постоял немного, на мать и не взглянул, и тоже прошел на крыльцо.
Во дворе все еще толпились холопы домашние и приезжие. Никто не смел уйти. Казаки тоже стояли у лошадей, ждали, что будет. Иван, как вышел, так и загремел сразу:
А! Стервецы! Запамятовали, кто хозяин! Обрадовались! Новые кафтаны понадевали! Ладно, и новые скинуть мочно Эй, казаки, хватай их всех по череду, пори. Неустройка, тащи козлы. Плети, чай, у самих есть.
Казаки топтались на месте, поглядывали то на холопов, то на хозяина. Hеустройка притащил козлы.
Ну! крикнул Иван, сжимая кулаки. Не слухать! Расчет получить хошь? Не станете пороть, расчета не будет. Так и знайте. Вон старика тащи первом. Иван указал на вышедшего из сеней Галку. Три десятка с него хватит.
Иван Максимович! крикнул Галка, твое же добро берег, ровно пес.
Пес и есть. Как смел Данилку слухать! Не давал бы запасу нипочем. Ложись, не то лишку накину.
Два казака взяли Галку за плечи и не спеша повели к козлам. Они еще думали, не отменит ли хозяин.
Мотри, не смей норовить! крикнул Иван Максимович. Не жалеть плетей, сам глядеть буду.
Галке седьмой десяток пошел. Лет тридцать уж он плетей не пробовал. Казаки, и те отступили, как сдернули с него кафтан и рубаху и увидели желтую сухую кожу. Но Иван Максимович не дал им раздумывать он кричал, грозил, торопил, и Галку привязали к козлам. Сначала казаки стегали точно нехотя, но как только показалась первая кровь, они сразу озверели. Хлестали без памяти. На двадцать третьем ударе Галка и кричать перестал. Иван Максимович крикнул: «Хватит!» Галку сняли с козел.
За ним пришел черед Федьки, потом других приказчиков, ключника, поваров, сторожа. Казаки не жалели плетей, и рук не жалели. Все стали точно пьяные. Толпой обступили козлы, красные потные, рвут плети друг у друга из рук. Крутом козел весь снег кровью забрызгали. Старики тут же на дворе отлеживались. Бабы ревели над ними в голос, причитали. Кто помоложе, убегал к себе, как только казаки спускали с козел. Когда двадцатого холопа снимали с козел, Иван махнул рукой и сказал:
Будет, иных на завтра оставим. Эй, бабы, накормить казаков и вина по чарке им выдать. Сам повернулся и пошел в сени.
Угрозы
все ходила из угла в угол по своей горнице. Страх на нее нашел. Со двора нет-нет крик донесется. Иван холопов порет. Не за себя она боялась, хоть и знала не втолкуешь теперь Ивану, что не она затеяла ту свадьбу. За Ивана же и боялась. Что-то станется с ним? Все сошлось и извет, и знамение, и челобитная государю. Все на него ополчились, а он еще гостей разогнал и свадьбу расстроил. Теперь и Данила и воевода рады будут извести его. Посадских и то всех изобидел. А тут еще извет тот. В убойстве смертном. И глас в соборе. Господи! Как оборонить Ивана? Настанет ночь, а воевода соберет посадских и придет к ним во двор. Пустят холопы, злы они на Ивана. И в дом проведут. Заберет воевода Ивана сонного и отправит в колодках на Москву. Вот оно, знамение-то. Снимут ему там голову! Ему сказать слушать не станет. Все равно что пьяный он теперь. У кого ж помоги искать?
Казак! вдруг подумалось Анне. Лобода! Иван его другом звал. И тот за Иваном на край света пошел, верно, любит. Его позвать. Может, присоветует что, защитит Ивана.
Анна быстро подошла к двери и заглянула в первую горницу, нет Фроси, никого нет. Она прошла горницу, отворила дверь в сени. Со двора сразу крик донесся.
«Ох! подумала Анна, порет все Иван холопов».
Оглянулась она пусто и тут. Нет, сидит кто-то на лестнице в светлицу. Темнеть уж начинало. Анна шагнула к лестнице.
Дунька? спросила она. Ты чего тут?
К тебе шла, государыня, прошептала Дунька, не посмела Освободил Галка Орёлку и иных, как Данилу Иваныча в поветь свел
Анна слушала, как во сне. Она совсем забыла про варничных рабочих, да и о Даниле не вспоминала.
Ну и ладно, коль свободил, сказала она, чего ж ревешь-то?
Прибег ко мне на скотный двор Орёлка, бормотала Дуня, не в себе вовсе. Кричит: «Засек Галку до смерти хозяин. Помер, как батька. Не стерпеть мне я-де» а там убег боязно мне Неужли пороть его будут?
Но Анна не слушала ее.
Отживет Галка, оказала Анна. Потом помолчала немного и заговорила опять: Слухай меня, Дунька, ведаешь казака того, полковника, что с Иваном Максимычем ездил?
Дунька вдруг вспомнила заутреню и покраснела.
Ведаю, Анна Ефимовна, сказала она робко.
Надобно мне его повидать. Безотменно надобно. Коль ты его сыщешь и ко мне проведешь, выпрошу твово Орёлку с варниц взять в горницы. Мотри лишь, черными сенями проведи, чтоб не проведал никто. Не в мои горницы, а в Максимовы, дождусь я там.
Дунька быстро убежала, а Анна Ефимовна пошла в свои прежние горницы, где со смерти Максима Максмовича никто не жил.
Только что она ушла, дверь по другую сторону сеней притворилась, Анна и не заметила, что та дверь была неплотно заперта, хлопнула другая дверь, и в горницу к Марице Михайловне вбежала Феония: