Ванюшка, заговорила Марица Михайловна, подь сюда, сынок мой рожоный. Упредить мне тебя надобно. Ох, нечисто у нас в дому, Ванюшка.
Молвила ж ты мне вечор, матушка. Наговоры, видно, вновь. То ты, залыдня, в уши дуешь матушке. Мотри, сгоню со двора, сердито сказал Иван, взглянув на Феонию.
Грешишь ты, Ванюшка, сказала Марица Михайловна, гляди, вон на том самом месте нечистый ей явился. Дунька наколдовала, а научила ее
В ту минуту дверь на половину Максима Максимовича отворилась.
Ох! крикнула Феония.
Девки завизжали, Марица Михайловна ахнула и закрестилась.
Ахти, батюшка! крикнула она, да кто ж то, Ванюшка?
На пороге стоял бритый казак в красных шароварах, с багровым шрамом со лба на щеку. Иван Максимович захохотал.
Феона, ты, может, Лободу нечистым облаяла?
Но Феонии уж не было в сенях, она юркнула за дверь.
То Гуляй-Лобода, матушка, приятель мой, полковник казачий.
Лобода снял баранью шапку и тряхнул черной косматой гривой.
Марица Михайловна смотрела на него со страхом и молчала. Иван хлопнул Лободу по плечу, засмеялся и увел его во двор.
Феония сейчас же выскочила и зашептала Марице Михайловне:
Вишь, матушка, сколь бес-то хитер казаком перекинулся.
А Лобода и рад был, что его боятся. Выпустит из-под шапки чуб, обернется вдруг, ляскнет зубами, ребята сразу бросятся врассыпную.
Иван Максимович проводил с ним целые дни, угощал его вином, медом, брагой. В посад, правда, опять перестал ходить, зато дома редкий день трезвым спать ложился.
Анна Ефимовна очень сердилась на нежданого гости. Самое время было Ивану промыслом заняться, а он от Лободы ни на шаг. То пьет с ним, то запрется в повалуше и о чем-то беседует. Пробовала она спросить Ивана, откуда он того пьяницу раздобыл, Но Иван сказал только, что Лобода ему человек надобный, он его сам звал на Соль побывать.
Одно хорошо недолго пробыл казак в Соли. Как только встала зима, Иван Максимович велел Анне Ефимовне справить разного запасу в дорогу Лободе, а Галке велел Иван Максимович выдать Гуляю казны полсотни рублей, шубу песцовую, одеяло лисье и пищаль новую.
В дорогу велел Иван Максимович запрячь в сани тройку лошадей гусем и отпустил с Лободой трех холопов на лошадях, с пищалями и с саблями. А куда Иван Максимович снарядил Лободу, так никто и не знал.
Не бабья забота
что Иван, как проводит его, сразу промыслом займется. Целый день все на него поглядывала. А он точно и не видит, ходит по двору, с Данилкой балагурит.
«Неужели, думала Анна, Лободу того на Пермь послал Иван? будто по той дороге поехал. Чего тот питух в промысле понимать может? Надобно мне поговорить Ивану».
На другой день воскресенье было пошли всем домом в обедне. Благовещенский собор рядом, а крыльцо строгановское прямо против их ворот, только площадь перейти.
Строгановы через особое крыльцо входили в собор и стояли там отдельно, впереди всех. Только воевода с дочкой Устей становились в одном ряду с ними впереди посадских.
Анне в тот раз не до молитвы было, все думала, как с Иваном разговор завести. Иван тоже не очень прилежно молился, все крякал да с ноги на ногу переминался надоело, верно. «И Данилка туда же, подумала Анна, с отца пример берет, не молится вовсе. Куда он все оборачивается?» Оглянулась и Анна. «Помилуй бог, да это он на Устю, воеводину дочку, уставился». Усмехнулась даже Анна, хоть и не годится в соборе, «Вишь, давно ль голубей гонял, а ноне подико невест высматривает. Да и Устя, та тоже, хоть и тихонько стоит, а примечает, видно, глазами то и дело вбок поводит».
Обедня отошла, а народ все не расходился. Столпились у дверей, толкались, кричали. Окружили воеводу, когда он к выходу пошел, ему что-то говорили.
Чего там посадские шумят? спросила Анна Ивана Максимовича, когда он к ней подошел.
Сказывают, ноне в ночь лихие люди в посад забрались, почитай все повети, что с того краю, очистили, караульного убили. Воеводе, знать, жалобятся. Идем, что ль? Матушка настоятеля ждать надумала, а Данилка бог весть куда сгинул.
«Видно, на воеводину дочку не наглядится», подумала про себя Анна, но Ивану не сказала. Боялась, как бы не рассердить его.
Вышли они с Иваном вдвоем. День стоял тихий, ясный, снег так и искрился, а за углом собора толпа шумела и расходилась. Иван ласково поглядел на Анну. Она принарядилась сегодня, опашень голубой, бархатный, серебром расшитый надела с собольим воротником и шапочку соболью, а из-под шапочки выпустила концы белого убруса, вышитые жемчугом.
Иван усмехнулся.
Летошний год, сказал он, как на Москве был, видал, как из Архангельского собора боярыни выходили. Ну, такой красавицы ни одной не было.
Анна засмеялась.
Добр ты до меня, Ваня. А вот почто пить вновь почал? И приятеля себе такого подобрал, питуха. Благо уехал.
Иван опять на нее поглядел, засмеялся тоже и сказал:
Ну, и непокойная ты баба, Анна. И чего неймется тебе? Ай нехватка в чем? Кажись, всего вдоволь. И с почетом до тебя все. Холопов полон двор, слушают пуще хознина. Аль и меня в холопа оборотить захотела? Так нет! Но приучен смолоду. Данилку, вон, приучай за бабий хвост держаться, а меня и приятеля мово не трожь. Сказал надобный мне человек. Ну, и помалкивай. Вишь, учить все меня охотишься.