А где же сторож? спросил я.
Уехал на верблюде за водой. Вернется в полдень или позже. Говорит, надо запастись питьевой водой, дождя долго не будет.
Попрощавшись с юртой, мы тронулись в обратный путь, на северо-восток.
Взошло солнце, желтое, в оранжевом ореоле. И вспомнилось мне то, августовское 1942 года над большой излучиной Дона, похожее на спелую дыню. А следы гусеничных тракторов на вспаханных справа и слева степных массивах я будто ощутил на своей груди: вспомнил раздавленного танком сержанта Василия Чирухина. С болью в сердце пришли ко мне думы о судьбе его сына Петра Чирухина. Спился и где-то скрывается от людей и, вероятно, от самого себя: так омрачил память отца... Горько и досадно за него.
Такое можно видеть только в полосе черных бурь, сказал шофер, как бы обдумывая вместе со мной виденное и пережитое в эти дни.
6
Кто это и что он тут делает? спросил я шофера.
Здешний богомол. Молитвы читает, просит небо не поднимать на земле черных бурь.
«Богомол? про себя удивился я и подумал: Если перед ним есть люди, то попрошу шофера остановиться».
Однако шофер, зная, что я спешу к сыну и дочери небось не спят, стоят у окна гостиницы, ждут заблудившегося в ночной степи отца, на ходу, без остановки прощупывает лучом фары довольно широкую площадь. Кругом ни души. А этот стоит, как изваяние, глядя в небо. На нем не бурка, а черный халат с широкими рукавами... Один в поле, ночью, убеждает себя или делает вид убежденного богомола, верящего в небесные силы, потому не обращает внимания ни на свет фар, ни на шум мотора газика. Похож на монаха в рясе перед иконой.
Из какого монастыря он сюда приехал? спросил я.
Не из какого, местный... Часто ездит к священнику в Славгород. Его возит туда на мотоцикле бывшая подруга моей дочери Зинкой ее зовут. В районной школе механизаторов работала, а теперь к нему перекинулась. Тут многие за него горой. Грамотный человек, начитанный. Участник Сталинградской битвы.
Так это Митрофаний из Рождественки?
Он самый, Митрофан, подтвердил шофер и, помолчав, продолжил: Про Сталинградскую битву много рассказывает, помнит многих погибших там земляков. Накануне Дня Победы звал мою тещу в славгородскую церковь помолиться за упокой души ее брата Горбцова Григория Ивановича.
Помню Гришу Горбцова, сказал я, на Мамаевом кургане погиб.
И он тоже так говорит на Мамаевом... Теща не поехала: ее брат комсомольцем был. Сказала, нельзя ложные поклоны делать перед святыми иконами.
Значит, она все-таки верит в святые иконы?
Не знаю, но червонец дала Митрофану на свечи...
Чаще замелькали в свете фар дорожные знаки, телеграфные столбы. Мы уже выехали на Степновский тракт. Встретился мотоцикл с коляской. За рулем женщина.
Это Зинка... За ним поехала. Он под открытым небом молится. Церквей-то в нашем районе нет, а он все-таки молится и Зинку с толку сбил. И никто ему ни слова. Как это понять? спросил шофер.
Гражданам СССР гарантируется свобода совести...
Понимаю, но жалко мне одного парня. Сохнет он по Зинке, уже спивается, а она и ухом не ведет, хоть раньше замуж за него собиралась. Загодя, еще до черной бури, парень готовился к свадьбе с ней, стариков вытеснил из нового дома в старую развалюшку, для нее веранду пристроил, а она... вдруг к этому бородачу переметнулась. Вроде мотоциклистом к нему нанялась. Тут всякие старые кликушки присушили
ее к нему: «Святой, благочестивый, живи с ним, облагородишься». И она живет. Вот уже третий год денно и нощно возле него облагораживается, стыдно смотреть, комсомолкой была...
Как и чем он приворожил ее к себе?
Как... длинная история. Дом у него есть свои в Рождественке, крестовый, от отца достался. Отец был учителем, вся округа его знала и почитала. Зинка в детстве училась у него. А когда он умер, Митрофан стал богомольем заниматься, иконы появились в доме учителя. Говорят, дорогие иконы. Зинка с подругами съездила туда раз, другой... Видно, понравилось. Митрофан художника привез Зинкин лик рисовать. Богородицей ее назвали, и... попалась на удочку.
Газик мягко уткнулся передними колесами в пыльный сугроб с зубчатым гребнем поперек дороги. Это уже ночной понизовый ветер настрогал на нашем пути такое препятствие. Шофер сконфуженно посмотрел на меня, дескать, вот заговорился, чуть в пыльный сугроб не врезались, и, включив заднюю скорость, молча повел газик в объезд.
Я тоже как в рот воды набрал, хотя чувствовал, что шофер ждет от меня суждений по поводу высказанных им недоумений. Признаюсь, я плохо разбираюсь в убеждениях религиозных людей, но недоумения шофера напомнили мне один эпизод из фронтовой жизни.
Было это перед рассветом 16 апреля 1945 года. В ослепительных лучах мощных прожекторов, озаривших нейтральную полосу и объекты атаки, неожиданно возник человек в черной рясе. Он поднялся над бруствером окопа, вскинув над головой трофейный немецкий автомат и, казалось, вспыхнувший белым огнем крест священника. Два креста над головой в луче прожектора. Засеребрилась и черная ряса. «Кто допустил в цепи гвардейцев попа с крестом? Подвох! Какой позор тебе, замполит полка!» Я готов был броситься туда, на фланг первого батальона, но нельзя уходить от знамени: еще секунда и я, вместе со знаменщиком и ассистентами, должен повести роты в атаку!.. Что же делать? Посылаю ассистентов сдернуть с бруствера незваного гостя. Однако тот, уловив сигнал общей атаки, сию же секунду бросился вперед. Размахивая полами рясы, он бежал по полю, предвещая, как мне подумалось в тот момент, беду больших потерь в атаке.