Сидел этот рыжий пес, ничейный, вольный, независимый, свободный ото
всяких обязанностей, будто просто так, отдыхая, и все-таки чувствовалось, что он грустит! Добрые светло-карие глаза его о чем-то просили. Протяни руку, погладь, и он вильнет хвостом, взвизгнет радостно, повертится возле ноги, помчится вперед, вернется и будет ждать любой команды, чтобы выполнить ее, доставляя удовольствие себе и хозяину.
Рыжик! Рыжик! снова позвал я. Рыжик!
Нет! Ничего похожего на ласковую прирученную собаку. Обыкновенный бездомный пес, привыкший питаться отбросами. Видно, не один пинок прилетел под зад Рыжику, потому он и перестал верить в людскую доброту.
Я решил оставить его в покое и уехать. Но что-то меня удерживало. Я присел на траву и закурил. Пожалел, что не взял с собой ничего съестного: нам бы с Рыжиком пригодилось. Докурив, пошел к мотоциклу и, оглянувшись, позвал пса еще раз. Он сидел не шелохнувшись.
Дорога шла круто в гору. Поднимался я медленно, мотоцикл надрывался, ревел. В зеркале заднего вида заметил Рыжика. Он трусил за мотоциклом, сохраняя безопасную дистанцию, осторожно проверяя, не хитрю ли я, не готовлю ли какой-нибудь пакости. В нем еще не угасла тяга к людям.
«К озеру не пойдет: там отдыхающие, довольные и шумные. Бездомной собаке это не понравится», подумал я и, съехав с дороги, остановился.
Я не смотрел на пса, зная, что, если буду сейчас чуть-чуть назойливее, собака убежит, почуяв опасность, не поняв моих намерений. Таков уж характер у бродячих собак, испытавших людское зло.
Так мы сидели друг перед другом, приглядываясь, думая каждый свою думу.
«Как увести Рыжика с собой? На озеро сейчас я не поеду, хотя меня там ждут, размышлял я. Вернусь-ка в поселок, если, конечно, Рыжик пойдет за мной».
Рыжик! Рыжик! позвал я собаку и стал, притормаживая, спускаться с горы.
Мой гараж-сарай очень кстати стоял на отшибе. Я оставил мотоцикл, сбегал домой и вернулся с добрым куском мяса. Рыжик ждал меня.
Ошейник и цепь он принял как должное, не рвался, не скулил.
Ел с завидным аппетитом и отсыпался за долгие месяцы скитаний.
«Ничего, думал я, отоспится и будет резвым».
Шли дни. Рыжик ни на кого не лаял, даже не обращал внимания на соседских кур, клюющих из его миски. Ну что ж, и это неплохо: меньше неприятностей. Только собака должна быть полезная. Через некоторое время, когда я убедился, что Рыжик достаточно привык к своему новому положению и привязался ко мне, я решил взять его на охоту. С дрессировкой и натаскиванием собак я был немного знаком, так что не видел в этом особого затруднения.
Первый выстрел. Утка на воде трепыхнулась и затихла. Меня обрадовало, что пес не испугался.
Тащи, Рыжик, подай! Вперед, Рыжик! Вперед! командовал я.
Рыжик ни с места. И «пиль», и «апорт», и «улю-лю» чего я только не кричал. Рыжик не понимал. Он не проявил ни малейшего интереса, ни чуточки волнения, будто это его совсем не касалось. Безразличие, полное пренебрежение к моим командам. Этого я понять не мог. Я был так удивлен, что смотрел на собаку молча и тупо. Я хорошо знал из личной практики, что любая собака, даже самая бестолковая и беспородная, как-то реагирует на слова, если видит, что хозяин волнуется, мечется. А эта?
Я полез в ледяную сентябрьскую воду и стал хлопать руками, подбрасывая утку ближе к берегу, старался пробудить в Рыжике если уж не охотничий азарт, то хотя бы любопытство. Увы! Рыжик критически смотрел на мои старания, пару раз зевнул и завалился в траву. Ругать его не имело смысла.
Та же история повторилась в ягоднике, когда подраненный кулик с писком побежал по полю. Рыжик проводил его скучающим взглядом. Я полчаса бегал и ловил кулика, а собака дремала возле мотоцикла. Когда я принес птицу и подсунул ее Рыжику под нос, он нехотя понюхал и отвернулся. Ну и ну. Видно, за время бродячей жизни Рыжик хорошо усвоил: все, что летает и плавает, недоступно, и взял за правило: не замечать присутствия пернатых. Мол, ты меня не трогаешь, и я тебя не трону. Досадно, а ведь красавец пес, и все данные охотничьей собаки.
«Ну что ж, будет охранять мотоцикл, успокаивал я себя. Может быть, со временем чему-нибудь полезному научу».
К сожалению, и сторож из него вышел никудышный. Ему хоть на хвост наступи, не гавкнет. В лучшем случае поднимется, потянется, зевнет и в будку.
Попросил я товарища, чтобы позлил, подразнил пса, думал, огрызнется мой Рыжик, ведь ясно: чужой, да еще с палкой, враг. И я стоял, подбадривал собаку:
Фас! Фас!
Но у Рыжика лишь на мгновение синим огоньком загорелись глаза, потом он поджал уши, хвост и залез в будку, ничем не выдав своего волнения. А уж о злости и говорить нечего.
До Рыжика у меня была собака Дик. Дик понимал с полуслова,
улавливал жест, взгляд, тон, а Рыжик он просто поражал своим характером. Пессимист, лентяй, валенок.
Скажу вам, что я не люблю бездарных собак, всяких там шавок и прочих несерьезных псов, хотя вообще отношусь к животным бережно.
У Рыжика были умные глаза, внимательные, и это меня сбивало с толку. Я продолжал искать к нему подход: мне жаль было с ним расставаться. Доходило до того, что я сам лаял, показывая пример, лазал на животе, рычал и даже брал в рот палку. Я следил за ним часами, стараясь понять его, подметить привычки, манеры, склонности, хотел знать, что он любит и что ему не нравится. Но так ничего и не вышло. Сон и еда, еда и сон излюбленные его занятия, и ничего более. Лень вот всепоглощающая его болезнь.