«Ляхи, писал он, не сдержат никогда своего договора заключили его только для того, чтобы, немного отдохнув, уговориться с султаном турецким, татарами и другими и опять воевать. Если только вправду выбирали Ваше Царское Величество на престол, то зачем посылали они послов к римскому цезарю просить его родного брата к себе на престол? Мы ни в чем не можем верить ляхам: мы подлинно знаем, что нашему русскому народу они не хотят добра. Великий Государь, единый православный царь в подсолнечной! Молим тебя снова: не доверяй ляхам, не отдавай православного русского народа на поругание!»
Но в Москве, как сказано выше, в это время боялись, чтобы Швеция не воспользовалась плодами русских побед, не усилилась бы за счет Польши. Притом московское правительство не совсем доверяло казацкой старшине, и надо сказать, что имело на то основание: некоторые из старшин присягали Москве неохотно, да и Хмельницкий обнаружил по старой привычке слишком большую склонность к самовластию. Переговоры о мире с Польшей и недоверие московского правительства к нему сильно огорчали его: он опасался в будущем усиления Польши и прежнего порабощения Украины.
Но в эту пору старый гетман уже доживал свои последние дни. Долговременная война, постоянные боевые тревоги и опасности да горькие неудачи надломили его здоровье; притом ему было около шестидесяти лет. Последние же огорчения, надо думать, окончательно подорвали его силы. Когда прибыли царские послы, то он едва уже мог вставать с постели. Он уклонялся от делового разговора с ними, ссылаясь на свою болезнь, но они все-таки добились своего, и боярин Бутурлин в резких выражениях передал гетману выговор за то, что он, «забыв страх Божий, ссылается с недругами царя и даже чинит им вспоможенье без воли и повеления великого государя».
Хмельницкий оправдывался тем, что до него дошли слухи, будто царь хотел отдать Украину в руки полякам и послать им ратную помощь; затем Богдан ссылался на свою верную службу царю еще до подданства, напоминал, что он не допускал крымского хана разорять государевы земли, и в свою очередь корил русских бояр.
Великому государю во всем воля, говорил он, только диво мне, что бояре ничего доброго ему не посоветуют: короной польской еще не овладели и мира еще окончательно не заключили, а уже с другим государством, со шведами, войну начали.
В ответ на это бояре снова укоряли его. На другой день Хмельницкий старался всячески доказать им, что необходимо покончить с Польшей.
Будем бить ляхов, говорил он, чтобы их до конца искоренить и не дать им соединиться с другими государствами против нас. Хоть они и выбирали нашего государя на Польское королевство, но это только на словах на деле этого никогда не будет!
Вскоре после этого не стало Богдана. Месяца за два до своей смерти он, чувствуя упадок сил, созвал раду в Чигирине, чтобы избрали ему преемника. Рада эта осталась в памяти народа.
Старый, уже ослабевший гетман трогательно прощался с товарищами
своими.
Братья! говорил он. Если бы я должен был говорить к не знающим наших плачевных дел, то не стало бы у меня ни времени, ни сил, ни слов. Но вам известно, братья, столько же, сколько и мне, какие страшные угнетения, гонения, разорения, поругания и мучения терпел под игом поляков злосчастный русский народ и как страдала наша мать, православная восточная церковь, как, лишенная своего богослужения, угнетаемая латинством, стонала она! Наконец посетил нас Бог своею милостью и возвращено прежнее благочиние церкви нашей, и освободился от тяжкого и постыдного рабства русский народ. Известно вам, с какими трудами, потерями, бедствиями и кровопролитием совершилось это избавление.
При этом Богдан поклонился собранию и залился слезами. Плакали и все казаки. Несколько оправившись, он продолжал:
Бог знает, братья, чье это несчастье, что Господь не дал мне окончить этой войны так, как бы хотелось, утвердить вольность вашу, а также освободить Волынь, Покутье, Подол и Полесье и так избавить оружием нашим от польского ига русский народ, принуждаемый к унии, словом, все земли, которыми владели русские князья, преклонить под высокую руку всероссийского царя. Богу угодно было иное. Не успел я окончить своего дела, умираю с величайшим прискорбием, но не знаю, что будет после меня. Прошу вас, братья, пока я жив, изберите себе, на моих глазах, нового гетмана вольными голосами. Если я буду знать отчасти вашу будущую судьбу, то спокойнее сойду в могилу.
Нет, нет! закричали многие голоса.
За твои кровавые труды, за твой разум и мужество, за то, что ты избавил нас от ляхского ярма и прославил перед целым светом мы должны и по смерти твоей оказывать честь твоему дому. Никто у нас не будет гетманом, кроме Юрия, твоего сына!
Богдану понравилось такое внимание к нему, но он все же возразил, что сын его еще слишком молод (ему было едва шестнадцать лет) и что в такое опасное время нужен им не юноша, а муж опытный и искусный. Но Хмельницкому ответили, что сына его окружат опытными и разумными советниками, и старик имел слабость согласиться.