Первым, на мелком косматом медведе, ехал шаман-посланник, покачиваясь в такт косолапой трусце. Его голые пятки едва не касались земли, на рогах мохнатой шапки бренчали бубенчики, разгоняя горных духов, а сам он нудно подвывал: Куси-но-у-у, Куси-но-у-у Чуть отстав от него, степенно следовал Верховный улим народа хэкку, князь Усинака, восседающий на гракхе, псоглавой хэккской лошадке. На голове улима топорщилась шапка-эбосу из меха горного кота, плечи покрывал плащ из вороньих перьев. За ними на целую крайну растянулась разномастная колонна воинов на гракхах и сархусах ездовых птицах.
Обогнув очередной утес, голова колонны втянулась в открытые ворота со столбами-идолами. Дорогу пересекала мелкая горная речушка. Мост давно развалился, да он и не был нужен в самом глубоком месте вода не достала бы гракхе и до брюха. Улим, обогнав шамана, как и положено, первым достиг каменистого бережка. Погрузив морду в прохладную воду, гракха стала шумно лакать, отфыркиваясь и дрожа от нетерпения. По обоим берегам реки торчали из земли идолы народа хэкку. Зверолицые, рогатые и птицеголовые истуканы свирепо таращились на путников горелыми дырами глаз. Подтягивающиеся воины заезжали в речку, и, не сходя с седел, умывались и пили с ладоней. Вместе с ними утоляло жажду ездовое зверье: звеня удилами, шумно хлебали гракхи, птицы клекотали и, запрокидывали головы, глотая студеную воду.
Дождавшись пока его ездовая напьется, улим тронул поводья и неспешным шагом переправился на другой берег.
В раскинувшейся перед ним долине, среди шумящих на ветру сосен, стоял шаманский городок.
По утоптанной земле священной рощи улим медленно приближался к высокому земляному валу, увенчанному частоколом и сторожевыми вышками. За частоколом виднелись острые двухярусные крыши монастырских дунганов, из которых торчали многочисленные шесты с флагами из птичьих перьев, пучками лент, пушистыми хвостами и разнообразными черепами.
Пустив своего медведя в галоп, шаман-посланник с топотом умчался к городским воротам, торопясь известить о прибытии гостей. Ворота открылись ему навстречу, а из-за стен города вдруг вспорхнула стая черных птиц. Всевозможных размеров, клекоча и хлопая крыльями, они взмыли в воздух, и расселись всюду: на крышах, на башнях на частоколе и на соснах. Сидели и глядели на приближающееся войско. Одни размером с ворону, другие с крупную собаку. Конечно, это не были птицы если присмотреться из птичьего, у них только длинные носы похожие на клювы и крылья, в остальном же это скорее маленькие человечки со злобными лицами, ручками и ножками, снабженными изогнутыми острыми когтями. Из одежды на них имелись лишь квадратные шапочки, а те, что покрупней, держали в ручонках посохи с кольцами.
«Ангу небесные собаки, демоны гор. И эти здесь с нарастающей неприязнью думал Усинака, остановив гракху у моста, переброшенного через ров с водой, что же затеял, старый колдун?» Отряд постепенно собирался за его спиной, улим ждал, и, щурясь на закат, рассматривал городок.
Звенели кузнечики, тянули свою песнь из заросшего ряской рва лягушки, по-птичьи перекликались ангу. В проеме ворот появился все тот же посланник, и, не произнося ни слова, приглашающе махнул рукой.
Глава 3
Перед Усинакой стоял высокий старик с худым безжизненным лицом. Давно облысевшую голову колдуна венчала корона из священного железа тусклая полоска металла со сквозной резьбой. С нее на глаза спускались черные лоскуты материи защита от духов. Длинный до пола балахон из пятнистой оленьей шкуры украшали медные бляхи с тайными рунами и маски божеств. Разноцветными лентами к одежде были привязаны десятки, деревянных, костяных и каменных фигурок; с шеи свисали гирлянды медвежьих и волчьих клыков и когтей. На правой руке белели костяные браслеты с именами четырех Небесных Царей.
Входи, сказал ханкуль, нерешительно остановившемуся в дверях князю.
Сомнения Усинаки объяснялись поверьем, что колдун видит людей насквозь, будто открытую книгу читает их мысли и чувства. А мысли у князя были неподходящие,
он искренне не желал предстоящего разговора и участия в том, что ему предложит старик. Деваться, однако ж, было некуда в роду хэкку, жрец исконно первее князя.
Морщась от тяжелого аромата пряных трав, улим разглядывал аскетичное убранство жилища Великого шамана. Старый дунган был сложен из дикого камня. Крыша подпиралась четырьмя огромными, бревнами, почерневшими от времени и дыма. Окон тут не было, лишь отверстие дымохода в центре крыши, но и в него свет почти не проникал из-за второго яруса.
В центре огромного помещения дом огня, очаг яма, выложенная камнем, полная горящих углей. За очагом, напротив входа, трон шамана огромный выкорчеванный пень, воткнутый в землю стволовой частью и раскорячившийся чудовищными корнями во все стороны кроме одной, где и было вырезано седалище. Дальше у задней стены лежал, грубо отесанный плоский камень, заляпанный кровью дом духов, алтарь коснуться его кому-нибудь кроме хозяина, страшное преступление. Несколько полок над алтарем были плотно заставлены масками духов, и амулетами в виде фигурок людей, животных и богов. Некоторые сработаны весьма искусно, а другие, грубо вырезанные чурки. Кроме очага, других источников света не имелось, в помещении царил полумрак, в котором смутно виднелся большой стол заваленный не разбери-чем; покрытый шкурами топчан, служивший ханкулю постелью, да кривые полки вдоль стен, со столпившимися на них глиняными горшками и туесками с зельями, и травами. Пол в дунгане был земляным лишь дорожка к очагу выложена медными и серебряными блюдами с резьбой и чеканкой. Над самым входом торчали огромные рога, кто их носил при жизни, Усинака не знал.